Вечер взял город в осаду, солнце скрылось за зданием университета и сумерки
приготовились к штурму обители полуторамиллионноголового монстра. Смрадные испражнения
урбанистического исполина, выбросы тысяч автомобилей и заводских труб окончательно
изгадили грязно-серое полотно небес, готовое разродиться немногочисленными хилыми
звездами-мутантами, испускавшими тусклое нервно дрожащее сияние.
После очередного безумного рабочего дня череп превратился в чугунный котел,
полный едва шевелящимися от усталости, немощными мыслишками. Десятки справок,
писем, калькуляций и лиц все еще стояли перед глазами; телефонные звонки, обрывки
бессмысленных, бредовых разговоров паразитами поселились в воспаленном мозгу,
не желая покидать свое пристанище, дававшее жизнь призрачным, едва уловимым,
образам.
Пытаясь забыться, сбросить немыслимую тяжесть, я сидел на скамейке в парке Шевченко,
лениво покуривая сигарету. Легкий ветерок творил в воздухе замысловатые узоры
из табачного дыма, тут же уничтожая результаты собственного творчества. Утомленные,
едва не лопающиеся глаза равнодушно взирали на озабоченных прохожих, гикающие
стайки желторотых юнцов, грудастых сучек в мини и джинсах в обтяжку, томно прогуливавшихся
по Сумской.
"Мэрсы" и навороченные "Джипы" шуршали резиной по булыжной
мостовой, сливались в ревущий железный поток, смешивались с человекообразной
субстанцией, двигавшейся по артериям-улицам среди клеток-кварталов, разгоняемой
неведомой силой по телу ужасного чудовища, распластавшегося на операционном
столе матери-земли, оголяя окаменевшие внутренности. Маньяк - патологоанатом
безжалостно искромсал омертвевшую плоть, оставив на ней глубокие порезы в виде
проспектов и переулков, зияющие колотые раны подземных переходов, обнажавшие
вены тоннелей метрополитена, хлеставшие струящейся людской массой.
"Вечер убрался прочь, посеяв малахиты, смарагды и бирюзу звезд"...
- память воскрешала полузабытые грезы, спасительные фантазии и мечты... Сколько
тысячелетий прошло с тех пор? Пленительные видения, дарующие ускользающее счастье,
тихую радость, замешанную на грусти и печали...
Я видел ее, воплотившую в себе тайные запретные желания... Она рекламировала
какую-то косметику в одной из городских клоак. Тысячи двуногих, вовлеченных
в безумную гонку жизни, проходили мимо, не зная кто она, откуда и зачем появилась
здесь. Собственно, какое им до нее дело? Один из множества рекламных плакатов,
назойливо пытающихся проникнуть в опустошенное сознание. Что им до ее бессмертия
и предназначения? Реклама косметики! "Бусово время..." - кажется,
именно так выражался один из харьковских собирателей древностей. Эпоха торжества
глобальной проституции, когда все продается, либо уже продано, включая нерожденных
младенцев: их счастье, судьба, будущее и прошлое... Всем наплевать на них. Но
чарующий образ засел занозой в мозгу, рождая сладкую боль. Я сам придумал ее.
Теперь она живет самостоятельной жизнью, независимо от воли творца. Хорошо,
что все кончилось рекламой косметики, а не панелью, или, того хуже, прозябанием
на зловонной свалке. "Бездна, полная звезд и отблесков прибрежных костров.
Царица ночи"... Сорок семь веков пролетели одним мгновением. Зачем? Ради
чего?
Эх, врубить бы сейчас на тысячи киловатт детройтскую пятерку, или Miss misery
"Nazareth"! На худой конец, можно и "The Unforgiving "Metallica".
Резануть нервишки самовлюбленных обывателей тяжелым вязким саундом! Растревожить
полусонный муравейник! Глянуть бы на их возмущенные рожи! Пусть знают суки,
что есть иная жизнь, отличная от канонизированной общественным мнением и надуманными
условностями. Сколько раз слушал я завораживающие звуки, черпая в них силу и
энергию, защищаясь от взбесившегося мира. Сколько раз представлял себя длинноволосым
воином-варваром, мчащимся на разгоряченном коне посреди бескрайней степи. Храпящее
животное разбивает копытами сухую землю, подминая выгоревшую траву. Кожаный
панцирь, украшенный сверкающими на солнце металлическими бляхами, приятно обнимает
тело. Высоко поднятый над головой меч со свистом рассекает воздух. У перекрестья
еще видны остатки запекшейся вражеской крови. Жесткие волосы развиваются боевым
знаменем, и дикий воинственный клич искажает иссушенное зноем лицо. Всадник
Апокалипсиса, властелин мира, творец судеб, повелитель земных тварей, слуга
Демиурга, владыка иллюзий и снов мчится сквозь бесконечные времена в поисках
зыбкого миража, пытаясь настигнуть мечту, неуловимую как утренний речной туман.
Тоска по прожитым жизням психоделическим кошмаром врывается в серую обыденность
мертворожденных будней. Звериный оскал сияет расплавленным золотом сбруи, бронзой
удил и псалиев. Туго натянуты поводья. Четвероногий исполин встает на дыбы,
оглашая окрестности леденящим душу ржанием. Вперед, вперед! Навстречу неизвестности,
туда, где слышен звук боевых труб, где заклинания бубна, призывающего смерть,
щекочут нервы, где сладкий душок тления змеей заползает в ноздри, где клинки
сливаются меж собой в адском экстазе, высекая снопы искр... Один против всех!
Запад застилает багровая пелена заката. Глаза, утомленные битвой, слезятся на
ветру. Изрубленные трупы исчезли в зарослях высоких трав, оставшиеся в живых
в панике разбежались. Победа радует сердце, веселит печень. Солоноватая на вкус
кровь пьянит не хуже иного вина, напоминая амброзий олимпийских богов, дающий
силу и бессмертие уставшему страннику, одиноко бредущему по удручающему лабиринту
безликой повседневности.
Звуки зубодробительного харда и металла вязнут в недрах подсознания, в непроходимых
болотных топях, находящихся в раскалывающемся черепе. Последние аккорды гибнут
в сером мареве выхлопных газов, тонут в шуршании автомобильных покрышек, растворяются
в цветных пятнах светофоров и многоголосом гомоне толпы.
Хотелось кричать, кричать дико и злобно, до хрипоты, до крови в ушах... Слепой
бунт, порожденный отчаянием и безысходностью, воем поездов подземки, шипением
многоголовой гидры людского потока на городских улицах, назойливой рекламой,
заголовками газет, ложью телевизионных новостей, лицемерием власти, отсутствием
будущего, украденным прошлым...
Время исчезало табачным дымом, рассеянным легким вечерним ветерком. Господи,
сколько еще мне отпущено? Точнее сказать, к какому сроку ты приговорил меня?
Прости дурака за богохульство, ведь не ведаю, что творю и помышляю. Но разве
страдания и печаль не есть удел человека? Блажен тот, кто никогда не задумывается
о подобных вещах. "Бабы, баксы, тачки...", - им ведь не нужно большего.
Еще, конечно, заботы о хлебе насущном. Вот, пожалуй, и все. Жить, чтобы жрать,
жрать, чтобы жить. Все, приехали, точка... Бестолковая суета, беготня, движение
в никуда - ничтожно, никчемно и абсолютно бесполезно.
Да, как видно, сегодня я слегка переработался. Впрочем, только ли сегодня? Полтора
года потрачено, изведено массу нервов, сил, здоровья. Что же теперь? Роман написан,
отправлен в различные издательства... В итоге трехмесячная тишина. Господи,
неужели ты бросишь меня? Ведь я чувствовал твою поддержку, я ощущал твое присутствие,
мистическое прикосновение. Я верил, нет, я и сейчас верю. Но дай мне сил, не
покидай меня, ведь цель уже близка. Если ты считаешь мой скромный труд не лишенным
смысла... Или все это сон, глупые выдумки, болезнь, сумасшествие? И нет ничего
впереди, только отчаяние и страх.
Действительно, мерзкий выдался вечерок. Вот и окаменевший Кобзарь с тяжестью
во взгляде смотрит на мир с высоты постамента. Воздвигнутый негодяями и лжецами
на месте былых, ныне поверженных кумиров, прячет злобную усмешку в пышных усах,
с трудом сдерживая гнев. "Вражьи дети...". Не скажет он ни единого
слова в свою защиту, а поэзия... так ведь есть у нас умельцы да охотники переписывать
и переиначивать все подряд. Воистину, бусово время...
- Закурить не найдется?
Идиотский вопрос вывел меня из состояния гипнотического полузабытья. Посмотрев
на потухший окурок, торчавший между пальцами, на оттопыренный карман рубашки
с полупустой пачкой сигарет я понял, что на этот раз мне не отвертеться.
- Ну, так как насчет сигареты? А?
Передо мной стоял парень спортивного телосложения лет двадцати пяти в потертой
джинсовой куртке, каких-то дурацких широченных штанах, напоминавших украинские
шаровары и серых от грязи и времени кроссовках. Бессмысленная улыбка застыла
на небритом лице.
"Закурить не найдется? Дай двадцать копеек", - что-то зловонное и
мерзкое всплыло из памяти, словно газовый пузырь из глубин застоявшегося болота.
Невольно ладони превращаются в кулаки, а мышцы в сжатые пружины. Повод для банальной
драки найден. Теперь осталось посмотреть у кого крепче нервы.
Я медленно, как бы нехотя, достал сигарету и протянул ее незнакомцу.
- А огонь? - недовольно протянул тот, дыхнув перегаром.
"Только пьяного придурка мне не хватало", - подумал я.
- На, держи.
Щелкнула зажигалка и чахлое пламя сказочным джином вырвалось из заточения, осветив
незваного гостя. Он жадно втянул в себя воздух, раскуривая сигарету, слегка
покачнулся, переступил с ноги на ногу, и неожиданно для меня плюхнулся на скамейку.
- Надеюсь, не возражаешь? - спросил парень, отравляя воздух табаком и винным
духом.
Я промолчал, лишь немного подвинулся в сторону, пытаясь хоть как-то облегчить
себе неприятное соседство. Впрочем, настроение и так уже никакое...
- Сергей, - невнятно пробормотал обладатель джинсовой куртки.
По началу я не понял сказанного, но вскоре до меня дошло - завязывается очередное,
ничего не значащее знакомство, бессмысленное и бесполезное, как и многое вокруг.
- Игорь, - примерно тем же тоном ответил я, мысленно ругаясь последними словами,
видя в потенциальном собеседнике очередной раздражитель. К тому же, его имя
не сулило ничего хорошего. В этом меня убеждал весь мой жизненный опыт.
- Да че ты такой хмурый, старик? - парень повернулся в мою сторону. Ему было
скучно, выпитое вино ударило в голову. Как видно, он хотел расслабиться, и пустая
пьяная болтовня могла спасти его от погружения в тупой сон с неизбежным концом
- пробуждением и похмельным синдромом.
- Э, да ты не молчи! Сделай рожу попроще. Или тебя жена бросила?
- Ребенок в школе плохую отметку получил, - я попытался отразить натиск Сергея,
дав понять, что не собираюсь набиваться ему в приятели.
- Ну, тогда понятно. А то я думал, у тебя действительно проблемы. По жизни там
или еще чего.
- Или еще чего..., - огрызнулся я, доставая из кармана очередную сигарету.
- Это все фигня. Телки, там, и так далее. Бабки, тоже дело наживное. Вот ты
мне скажи: "Серега! Дай штуку! Так я тебе завтра же принесу. Хочешь? Гадом
буду, разобьюсь в лепешку, но сделаю как сказал. Вот, помню...
- Разве мы уже друзья?
- Да ты брось интеллигентничать! Слушай, а может, догонимся поллитрухой? А?
Отличная идея! Ты как?
- Послушай, Сергей! Я не сомневаюсь в том, что ты классный парень, но поверь,
мне сейчас не до выпивки.
- Понимаю, брат, еще как понимаю. Все, завязано, тема пройдена. Ты абсолютно
прав. Жизнь не дискотека, и даже не водевиль. Бывают тяжкие времена. Ты даже
не представляешь, как я тебя понимаю, - парень внезапно замолчал, осунулся,
сосредоточившись на дымящейся сигарете. Мне отчего-то показалось, что он вдруг
протрезвел, а глаза потухли, словно и не было в них хмельного задора.
Сделав последнюю затяжку, он зажал окурок большим и указательным пальцем, метнул
его в сторону памятника отцу украинской нации. Бычок рассыпался тысячью искр
прямо под ногами какой-то толстой бабы, окинувшей нас злобным взглядом.
- Чего уставилась, старая кошелка? Звездуй отсюда, да не оглядывайся! - Сергей
прыснул идиотским смешком.
Тетка выругалась сквозь зубы и, переваливаясь с ноги на ногу, медленно поплелась
к оперному театру.
- Есть у меня дружок один. С малолетства кашкаримся, - продолжал мой новый знакомый,
- Олегом звать. Имя, как имя. Фамилия вот только странная - Липка. Батя у него
- полковник в отставке. Видный такой мужик, чувствуется в нем порода. Что ты
хочешь? Из потомственный интеллигентов, недобитых советской властью. Но сын,
видать, в соседа пошел. Шкодливый такой пацан, вечно попадал во всякие истории.
Одним словом - раздолбай покровский. Я сам чего с ним сошелся? Подростком, когда
моча и гормоны в мозги бьют, сам понимаешь, тянет неизвестно куда. Ну там, музыка,
девки, альтернативные тусовки всякие. Он заводилой слыл, а я, имея третий юношеский
по боксу, вытягивал его из очередного дерьма. После школы родитель пытался его
в политехнический устроить. Мол, учись сынок, ума набирайся, того и гляди, инженером
станешь. Только отпрыск не желал в инженеры идти. Я ведь говорил тебе, Липка-младший,
из этих, из раз..., ну, как сейчас модно говорить, из экстремалов, мать их.
Отпустил крутой хаер, в хиппи подался. Личико было у него смазливое такое, тонкое
и невротическое, а волосы длинные, пышные и густые. Ну, прямо тебе баба. Работал
он тогда в драмтеатре рабочим сцены. Ездил на гастроли, бухал безмерно, травку
покуривал, ну, там, от случая к случаю, девку какую-нибудь подцепит. Идейного
корчил. Дитя цветов...
Все бы оно ничего, да вот только время течет неумолимо, и армия замаячила на
горизонте. Решил кореш мой закосить от службы, да вот только не знал как. Прикидывался
нариком-отморозком, пацифистом, а потом и вовсе переквалифицировался в фашиста.
Нацепил на голову немецкую каску, и бегал в таком виде по коридорам дурдома.
Увидит врача, подбежит к нему, вскинет руку и заорет не своим голосом: "Хайль
Гитлер, герр доктор!". Ну, его, ясное дело, на буйняк, и шприц сульфазина
в задницу. Каску отберут, а он знай свое. Не пройдет трех-четырех дней, как
уже в новой щеголяет. Дружки выручали. Через пару месяцев такой жизни то ли
доктора окончательно свихнулись, то ли действительно признали Липку дурачком,
но из психушки выписали и белый билет в зубы сунули. Именно в то время и случилось
с ним нечто, окончательно и бесповоротно изменившее его жизнь. Что-то в мозгах
у него перекособочилось, сдвинулось и хрустнуло. Только вышел с Сабуровой дачи
не прежний Олег Липка, а совсем другой, незнакомый мне человек. Видно, эти психоведы
хреновы, работники скальпеля и топора, в звезду их всех, залечили дружбана,
да так, что крышняк у него вовсе съехал. Пообтерся он среди психов местных,
поднабрался от них всякой дряни, и пошел чудить, экстремал долбаный. Познакомился
он на дурочке с мужичком одним. Уж сейчас даже имени его не вспомню. Да только
мужичонка тот не простым шизиком оказался. Тоже из идейных. Борец за веру, мать
его. Правда, вера у него особая. Будь он проклят, гнида! Параноик хренов!
- За что же ты его так?
- Да ты братан молчи, слушай и молчи! - зло отрезал Сергей. - Я ведь чего распинаюсь
перед тобой? Думаешь, если выпил слегка, так и несу всякую ахинею. Нет, не перебивай,
старичок! Ты должен все правильно понять. Вот гляжу я на тебя, и вижу… Точит
тебя червь какой-то, пожирает душу. Да только все это понты! Есть вещи и пострашнее.
Не понимаешь? Да! Ну, так не лезь не в свое дело, а слушай. Я ведь сказал, что
отморозок тот, не простым психом был. Не воображал себя Наполеоном, даже вечный
двигатель изобретать не пробовал.
- Кем же он оказался?
- Хотел бы я знать - кем? Только сволочь эта всю жизнь мою испохабила.
- При чем здесь ты? - пытался я поддержать и раззадорить рассказчика. Вечер
безнадежно испорчен, так в утешение хоть послушаю бред пьяного идиота.
- Да при том! Корешок мой сердечный, приятель долбанный, постарался на славу,
за что ему особое спасибо. Только ты не перебивай и слушай, не то я сам собьюсь.
Лучше дай еще дым пустить. Курить хочется как последней скотине.
Я протянул сигарету, щелкнул зажигалкой. Сергей жадно затянулся, закатив от
блаженства остекленевшие глаза наркомана и безумца.
- О чем это я? Ах, да! Наступил июль девяносто пятого. Ты помнишь...- Сергей
внезапно замолчал.
Я помнил. Дьявольски жаркий, потный июль. Обессиленные зноем бездомные собаки,
вывалив длинные влажные языки, прятались в тени чахлых кустов и деревьев, чья
листва покрылась грязно-серым налетом придорожной пыли, автомобильных и заводских
выбросов. Полусонные взъерошенные воробьи едва не сваливались с веток. Народ
уныло слонялся по выгоревшим улицам, пытаясь найти спасение в парках и подземных
переходах. Мозги превращались во вскипающее желе. Сознание жаждало прохлады
и спасительного дуновения ветра. На смену дню приходила ночь, страшная и удушливая,
превращавшая квартиру в раскаленную печь крематория.
- Я сидел с Липкой в "Сквозняке", ну, помнишь, в том, что здесь рядом
был, на Сумской, - продолжал мой собеседник. Мы посасывали какую-то дрянь, доведенные
жаждой и скукой почти до исступления. Редко проходившие мимо бабенки не вызывали
у нас никакого интереса. Хотелось выпить чего-нибудь освежающего и, не раздумывая
залезть в холодильник. Тут еще плюс ко всему, пролетавший голубь нагадил Липке
прямо в чашку. Вот гад! И умудрился же попасть, сволочь! Все это окончательно
вывело дружка из равновесия: "Ну, блин! Скоты долбанные! - разразился он
злобной тирадой. - Идите вы все, к такой-то матери!" А потом вдруг и говорит
мне: "Слушай, Серый! Не свалить ли нам ко мне на хату?" "Чего,
спрашиваю, не видал я на твоей хате?" "Да вот того и не видал"
Ну, думаю, ладно. Какая разница, где подыхать от жары. Местное пойло и так поперек
горла стоит. Шататься по городу тоже нет никакого резону. "Хрен с тобой,
- говорю без всякого энтузиазма, - поехали".
В общем, приползли мы к вечеру на Салтовку, где Липкин батя снимал сынку однокомнатную
квартиру. Еле дотащились, а как ввалились, так сразу задницы на диван и кинули.
Посидели малехо, отдышались. Олег музон врубил, какую-то арт-роковую лабудень.
Не люблю я подобную заумь, но стерпел. Потом в дело пошел хэви-металл и бутылка
портвейна. Вот это по мне! Металл уважаю, чувствуется в нем мощь и сила, не
то что в этом интеллигентском сюсюканьи. За выпивкой, разговорами и дикими душераздирающими
воплями "Железной девы" время пролетело незаметно. Глядь на часы,
а уже почти двенадцать. Хотел я сваливать, да Липка удержал, сказал, будто,
самое интересное только начинается. Чего ж еще интереснее, думаю. Бутылку высосали,
а магазины давно закрыты. Но Олег не зря два месяца в дурдоме кантовался. Видать,
очередная блажь крышу рвет. Ладно, останусь. Посмотрю, на что твоя дурья башка
способна. А он, сволочь, глазами пьяными блестит, да все так как-то загадочно
на меня смотрит, мол, дескать, удивить решил, так что готовься! А мне что? Уже
все по фигу. Домой ползти поздно. От предков однозначно втык получу, так лучше
с дружком оттянусь поправочно.
Потащил меня Липка в прихожую, где у него зеркало огромное стояло, в деревянной
резной раме. Старинное. От бабки осталось. Принес еще два стула и журнальный
стол. Я как идиот по сторонам глазею, ничего понять не могу. Потом вижу, несется
он со свечами. Тут до меня доходить с трудом стало. Не понравилось мне все это,
да только опять промолчал, ничего не сказал. Ляд с тобой, думаю, давай подурачимся.
Один хрен ничего не выйдет. Смех и только. Я ведь отродясь в подобные бредни
не верил.
Пока я так мозгами скрипел, Олег уже установил все как положено. Два зеркала,
свечи между ними... Чиркнул спичкой, фитили зажег... И, знаешь, жуть какая-то
охватила меня. Вспомнил я полузабытые детские страшилки. И, действительно, образовался
в зеркале то ли коридор, то ли тоннель, освещенный зеленовато-желтыми дрожащими
огоньками. А может, все это больше походило на проход в иной, неведомый мир.
Сжался я в напряжении, и гляжу, чего же дальше будет. Липка, как сейчас помню,
вдруг и говорит: "Открой мне глаза, открой мне глаза, открой глаза, открой
Тат, открой Нан. Откройся мне. Ибо я - Артамо, рожденный Гамео, я великий василиск
Востока, встающий во славе с отцом на рассвете; приветствую тебя, Гех, открой
мне Гаха…" И прочее в том же роде. Минут пять так бормотал.
И вдруг зеркало покрылось мелкой рябью, словно поверхность застоявшегося пруда
под напором налетевшего невесть откуда ветра.
Хмель моментально улетучился из башки, страх сжал внутренности. Онемел я, как
во сне, когда не можешь закричать или убежать от преследования. Казалось, на
грудь упала бетонная плита, не давая возможности вдохнуть или выдохнуть. Я все
четко видел и понимал, но не мог сказать ни единого слова, ни шевельнуть рукой
или двинуть ногой. Непостижимый гипноз подчинил волю, превратив меня в бессловесную
тварь. Огоньки свечей задрожали еще сильнее. Я почувствовал холодное дыхание,
отдававшее запахом плесени. Так пахнет в старом заброшенном подземелье или могильном
склепе. В центре зеркала возникли две бледные, едва различимые красные точки,
напоминавшие тлеющие древесные угли, покрытые серым пеплом. Они наливались силой
и светом, превратившись в глаза, полные злобы и ненависти. Человек с головой
собаки глядел на меня. Шерсть его блестела, а белоснежные клыки сверкали бриллиантовой
россыпью.
"Здравствуй, Анубис, добрый пастырь Анубис, сын шакала и...", - дрожащим
голосом проговорил Липка. "Не называй меня добрым!", - рявкнула морда.
Что-то непоправимое произошло в мире, находившемся по ту сторону зеркала. Изображение
вновь задрожало, пламя свечей качнулось из стороны в сторону, как бегущий в
атаку боец, наткнувшийся на пулю, и потухло.
"Свет, сука! Включи свет, мать твою!", - изо всех сил заорал я и бросился
из коридора в комнату, налетая в темноте на какую-то мебель. Послышалась возня,
звуки падающих предметов. Зеркало разбилось вдребезги.
Щелкнул выключатель и я увидел перекошенную от страха липкину рожу. Беднягу
колотила мелкая дрожь. В руке он держал крупный осколок стекла. "Вот",
- едва выдавил он из себя. "Да хрен с ним!" - кричал я, не помня себя
от злости. "Ты не понимаешь", - более уверенно продолжал мой дружок,
- "Вход закрыт и теперь Анубис на свободе. Он здесь, среди нас."
"Иди ты к черту!" - в сердцах я сплюнул на пол и бросился вон из квартиры,
так и не попрощавшись. Не до того было. Сам понимаешь. Я и так не знал, что
мне делать. Уж не помню, как домой добрался. Бросился на кровать прямо в одежде
и все о чем-то думал. О чем? Да хрен его душу знает! Быть может, о выпитом портвейне
и пьяных галлюцинациях, о жаре и вскипающих мозгах, рождающих всякие бредовые
видения. Только вот заснуть никак не мог. Меня всего трясло. Пальцы нервно дергались,
как у старого маразматика.
Задремал я лишь под утро, а когда пришел в себя, понял, что серьезно болен.
Ни с того, ни с сего поднялась температура. От внезапно охватившего меня озноба
я скорчился в три погибели, а зубы стучали так, что, наверное, и соседи слышали.
Жрать и вовсе не хотелось. Так провалялся я целый день, но к вечеру попустило.
Встал, туда сюда прошелся. Вижу, вроде ничего. Ну и славно, думаю себе. Значит
померещилось. А портвейн, видимо, и в самом деле дрянной попался, потому как,
забыл тебе сказать, меня еще и пронесло круто.
Как там, интересно, раскидываю умишком, Липка поживает? Небось и сам в штаны
наложил. Звоню ему. Так мол, и так. А он мне в ответ и говорит, будто я идиот
и ничего не смыслю, и якобы зеркало разбил я зря, поскольку из-за этого чисто
фигня выходит.
Ну, блин, думаю, зачитал. Какое зеркало? Ведь это он его, сволочь, с перепугу
засандалил. Мне то оно зачем? Тут, скажи спасибо, что не обгадился по самые
уши. В общем, не стал я на дружка злобы держать. Сделал лишь вывод для себя.
Какой спрашиваешь? Да вот какой! Помнишь, говорил я тебе о новом знакомом Олега.
Ну, о том, что на дурочке с ним познакомился. Так вот, именно этот гад и научил
Липку всякой чертовщине и прочей черной магии, мать ее! Воображал себя слугой
сатаны, а Липка, балбес, уши развесил... Кретин! Верно, что псих и тормоз!
На следующий день страсти поутихли. И все бы ничего, да только к концу недели
стала одолевать меня бессонница. Поначалу винил в том жару, но потом до меня
дошло - не в ней, родимой, дело. Валяюсь это я, ворочаюсь с бока на бок, а сон
не идет. И чудится мне, будто кто-то рядом стоит и смотрит на меня. Открываю
глаза, гляжу - никого. Через некоторое время все повторилось. Ну, думаю, хрен
с тобой, стой, коль уж тебе так нравится. А сам знай себе, лежу, и слышу, как
скрипнул паркет. Крадется ко мне какая-то сволочь. Остановилась, нагнулась надо
мной и дышит. Дышит, гнида, прямо в лицо. Не выдержал я, и как заору: "А
пошел ты на..." Злобно так крикнул, от души. Попустило малость. Вскоре
я откинулся, и без всяких там сновидений давил харю до самого утра.
Так прошел месяц. Позабыл я ночные приключения, да видать, поторопился. Вновь
пришел ко мне гость. Просыпаюсь я как-то среди ночи в холодном поту, глядь,
а в углу комнаты красные глаза светятся, и так пристально на меня смотрят...
"Какого хрена тебе?" - спрашиваю бодро, а сам едва не каменею от ужаса.
Ничего не ответила тварь из зеркала, только глазищ в ту ночь я больше не видел.
С тех пор являлся он ко мне регулярно. Все ходил, вздыхал да молчал. Чего хотел
от меня? Кто знает? Засыпать я теперь стал лишь с первыми петухами, когда этот
козел сваливал куда-то.
Ну, известное дело, не по душе пришлось мне все это. Решил выяснить, что к чему.
Почитал разные умные книжки, то да се. В общем, узнал про Анубиса много интересного.
Да вот беда! Толку в том маловато. Ведь не уходит, гад! Хоть бы сказал, чего
ему надо, а то стоит немым истуканом, знай только, глазеет и дышит.
Через несколько месяцев я почти примирился со своим новым положением. Так промелькнуло
лето, осень подошла к концу. У меня, если ты заметил, особых артистических способностей
нет. В дурдом попадать не собирался, так что загремел в армию, как и положено
добропорядочному гражданину. Служил в Киеве, в комендантской роте. Доставалось
по началу, даже не смотря на второй разряд по боксу. Чего же хотел? Армия -
сам понимаешь. В общем, все как у людей. Дедовщина, драки, мордобой. Однажды,
помню, сцепились круто. Запамятовал, из-за чего заваруха вышла. Врезал тогда
одному крепко. В итоге - сломанная челюсть и сотрясение мозга. Короче, чувствую,
влип конкретно. Оказался на губе под арестом. Дело возбудили, следователь приехал.
Все выпытывал да вынюхивал. Дружки мои, сволочи, как один, на меня показывают,
дескать, я зачинщик, а они знать ничего не знают и видеть ничего не видели.
Продали меня, суки, с потрохами сдали. Ну, блин, думаю, не отвертеться от дисбата!
Года на два упекут, уж точно!
Сижу в камере, кумекаю, как же выпутаться. Да вот беда - в голову ничего не
идет. Улики, как назло, против меня. Тут я и вспомнил об Анубисе. Чего без толку
спать мешать, так пусть что-либо путное сделает. В общем, когда пришел он ночью,
повинился я в грехах и помощи попросил. Слезно так просил, искренне. Вроде бы
и не надеялся ни на что. Но вдруг? Когда тюрьма грозит, то и к черту на поклон
пойдешь.
Утром приходит следователь. Так мол, и так, говорит, с вещами на выход. Ну,
думаю, хана мне пришла. А следак, скотина, улыбается ехидно и на моих глазах
протоколы допроса рвет. Охренел я от неожиданности, слова сказать не могу. Только
отпустили меня с миром, а посадили совсем другого. После такого оборота не на
шутку я задумался. Кто он, Анубис, древнеегипетский бог мертвых? Исчадие ада,
злой дух, или ангел-хранитель? Так я, правда, ничего и не понял. Страшно мне
стало, ведь бесплатным сыр бывает только в мышеловке. Чего потребует в замен
мой спаситель? Пока ничего. А потом?
В общем, отвертелся я от тюрьмы. Вскоре и дембель подоспел. На гражданку вернулся,
погулял маленько, покуражился и за ум взялся. Батя мой тогда в ментуре кантовался,
да чисто званием не вышел. Всего лишь до капитана и дослужился. А я как раз
в юридическую Академию поступать собрался. Предок сунулся и туда, и сюда, а
дело туго идет. Вновь я Анубиса вспомнил. Говорю, мол, помоги, родимый. Он же
по обыкновению своему молчит, словно воды в рот набрал. Тем не менее, экзамены
я сдал и в Академию поступил.
Так прошло еще пару лет. Женился, обзавелся квартирой, и стал меня конкретно
доставать этот египтянин проклятый. Жена по началу не верила, за дурака принимала,
но после того как увидела, у нее от страха выкидыш случился. Тут уж я не выдержал.
Нет, думаю, так дело не пойдет, пора и меры соответствующие употребить. Посоветовали
к одной бабке обратиться. Поехал я куда-то под Богодухов. Захожу, значит, в
хату. Древняя такая хата, крыша соломой крыта. Старушонка тоже доисторическая.
Еле ходит, бедолага, но глазищами по сторонам так и стреляет. Вот ей и говорю,
мол, дескать, такая история выходит. А она, ведьма, как глянет на меня и заорет
не своим голосом: "Иди отседова, не то накличешь беду на мой дом. Это тебе
не сглаз или порчу снимать. Ступай вон!"
Ничего я не вкурил толком. Чего она так всполошилась? Но вижу, расклад гнилой.
Тут опять я к Липке бросился. Ты, говорю, гад, кашу заварил, так изволь все
исправить.
Вновь собрались мы у него на квартире. Еще пригласили третьего в помощь. В общем,
все как положено - зеркала, свечи, заклинания. Решили паразита загнать обратно.
Да не тут-то было. Как только явился Анубис, знакомый наш, Василий, по кличке
Некрофил, от переизбытка чувств кинулся бежать. Обделался, сердешный, с перепугу
и все испортил. Рожа у бедняги позеленела, руки свело, слова вымолвить не может.
Думали, чисто крышу сорвет, да только к счастью обошлось.
Лежу я, значит, как-то в постели, ворочаюсь, уснуть не могу, и все размышляю,
как же мне от этой мерзости избавиться. Вдруг, чувствую, стоит он рядом и смотрит.
И такое вдруг зло меня разобрало. Ну, думаю, сука, получай! Изо всей дури правой
по его шакальей морде! А он, гнида, так врезал по почкам! Все, пора видать ласты
клеить - решил я. Сколько доставалось мне на тренировках, соревнованиях, и в
армии, но такой силы удара не припомню. Скрутило меня, дыхание сперло, глаза
из орбит выскакивают. Хочу заорать, да только мочи нет. Разум помутился, и мир
пошатнулся. Три дня маялся, встать не мог. Еле откачали. Тут уж я понял, что
вовек не отвязаться от этого отродья. Проклятый я, меченный. Видно, судьба такая,
и на роду написано всю жизнь страдать за излишнее любопытство, безмерную юношескую
глупость и самоуверенность.
Поплелся вновь я к Липке. Чего же делать, спрашиваю. Помоги, ты ведь мне друг.
Он, конечно, согласился, только никаких гарантий дать не мог. Оно и понятно.
Ладно, говорит, попробуем. Но сам видишь, дело серьезное, поэтому и подход здесь
особый нужен. Коль обратишься в нашу веру, возможно, решим проблему. А что за
вера такая, спрашиваю? Дружок мой возьми и выдай: "Подчинись владыке теней..."
Во, блин, думаю! Ну и дела! Только этого мне и не хватало! Я и так по самый
пуп в дерьме, а ты меня с головой туда окунуть хочешь? Он в ответ улыбается
мерзко, и говорит: "Пройдешь обряд посвящения, тогда хозяин и сжалится
над тобой, снимет проклятие". Что делать? Не знаю. Волком вою, судьбу кляну.
Хуже, наверное, уже не будет. Ладно, говорю, хрен с тобой. А чего от меня требуется?
"Подожди, - говорит, - до пятницы. Тогда все и узнаешь".
Долгожданный вечер разродился невиданным ливнем. Небеса извергали потоки воды,
подсвечивая их ослепительным огнем молний, на мгновенье выхватывавших из мрака
ночи обезумевший от страха город - рассадник туберкулеза, сифилиса и СПИДа...
Сергей замолчал.
"Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях".
Когда это было, сколько веков прошло? Двадцать? Нет, ничему не научился человек,
так же греховен и глуп, как и раньше. Зачем слушаю его. Почему не встану и не
уйду прочь? Интересно, чем закончится весь этот бред? А собственно, почему бы
и нет? Он ведь не клоун, какой смысл ему лгать? Развлекать меня? Ради чего?
Ведь это очень похоже на правду, уродливую, страшную, но правду. Видно, бедняге
действительно не повезло. Но ведь его никто не заставлял, не принуждал. Он сам
согласился, дурак и тупица. Какой же юрист из него выйдет? Право, закон? Да
ему глубоко плевать на подобные вещи! Недоносок проклятый, пьяный слюнтяй! А
дружок его! Мразь и отморозок! Таким все равно, что муху убить, что человека!
Господи, откуда берутся подобные выродки? Воистину, "бусово время"...
- Да, все случилось как в дешевом фильме ужасов, - продолжал Сергей. - Гроза,
молнии, кладбище. Тут тебе и оскверненная могила, групповуха на крышке гроба,
пролитая кровь ни в чем не повинной кошки. Прямо черная месса какая-то... Только
все зря. Никто к нам не явился, и проклятие мое не снял. Лишь липкина подружка
облевалась с ног до головы. А вообще, ты знаешь, опущу я подробности. Мерзко,
противно и отвратительно... Не желаю тебе настроение портить. Если бы кто мне
рассказал подобное - ни в жизнь не поверил. Такое и в страшном сне не приснится.
Пусть эта тайна умрет вместе со мной. Тебе она ни к чему. Спросишь, зачем рассказываю?
Нет, пойми, это не бред, и развлекать я тебя не намерен. В жизни нашей паскудной
есть такие вещи, которые лучше не трогать. Живет человек, ну баран бараном,
ничего его не интересует и за душу не берет. Тварью тупой по земле рыщет, норовясь
ее изгадить да испоганить, мня себя властелином, хозяином судьбы. Не разумеет,
скотина, своей тупой башкой, что здесь он всего лишь дерьмо на палочке, а по
ту сторону находится нечто... Вот оно и правит миром, ни у кого из нас на то
разрешения не спрашивая. И что ему взбредет в голову, да в мозгах его повернется
- никому не ведомо. Не верим мы, и я раньше не верил, поскольку дураком рос,
а когда влез во все это, уже поздно было. Конченый я человек, нет мне прощения.
Я боюсь жить, ровно как и умирать. Видно, до самого конца мучаться буду. А что
потом - даже страшно подумать. Теперь ты понимаешь, как по глупости обрек я
себя на бесконечные страдания. Впрочем, сам виноват. Тебя, вот правда, предупредил,
а быть может и уберег от непоправимого. Одного хочу. Мне уже все равно, так
пусть хоть другие остерегутся. Молодые зеленые, с одной извилиной, самоуверенные
дебилы, скоты и кретины! Не трогайте то, чего не знаете, в чем ни хрена не смыслите.
Потом жалеть станете, да только никто уже не поможет! Так и загнетесь! Злая
судьба настигнет везде. Что же в итоге? Страх, холод, ужас! Это еще цветочки.
Оно только и ждет вашей смерти! Вот тогда и начнется самое веселье! Маги и чернокнижники,
чародеи и прорицатели, колдуны и ведуньи! Суки!
Ладно, что-то я расчувствовался. Пора когти рвать. Все, братан, будь здоров,
не кашляй.
Сергей встал, махнул на прощание рукой, и поплелся в сторону бывшего обкома
партии. Я тупо смотрел ему во след. "Циник. Жестокий, холодный циник, -
думал я. Тошнота поселилась в желудке неприятной тяжестью. В сердцах я сплюнул
и достал очередную сигарету. Меня охватило мерзкое чувство, словно кто вылил
на голову ведро помоев.
"Странное дело. А ведь действительно, после всего услышанного блекнут житейские
проблемы, бытовая возня теряет смысл и значение. Глупый, неприкаянный человек.
Сколько таких слоняется по миру? Пропавшая, нет похищенная душа. Не вырваться
ей из лап зверя, не освободиться из адова плена. Кого же в том винить?"
Я в последний раз окинул взглядом Сергея, уже почти полностью растворившегося
среди зелени парка. Он уходил навсегда, без всякой надежды на возвращение, раскаяние
или искупление. И в тот миг, когда он окончательно исчез, поглощенный вечерними
сумерками, в сгущающейся тьме тенью промелькнул едва уловимый силуэт человека
с головой шакала.
