Клочья пепельного тумана медленно опускались на землю, обращая слезы небес
в раскисшую весеннюю грязь, поглощая сгоревшие остовы грузовиков, разбитые артиллерийские
орудия, изломанные повозки, трупы лошадей, в изобилии валявшиеся на обочине
проселочной дороги, превращенной ненастьем в едва проходимое болото. Исхудавшие,
заросшие многодневной щетиной, с впавшими от недоедания и усталости глазами
люди медленно переставляли ноги, чавкая и хлюпая дырявыми сапогами и рваными
ботинками в черноземном месиве. Измазанные, промокшие до нитки, в изодранном
камуфляже, они походили на обезумевшую банду дезертиров, нежели не регулярную
часть некогда грозной армии. Следом за ними уныло плелись беженцы, пытавшиеся
спасти скромные пожитки и собственные жизни, за которые нынче даже самый последний
глупец не дал бы и одного имперского бака.
Они шли молча, раздавленные безысходностью. Велосипеды, мотоциклы, автомобили
брошены давным-давно, проданы, обменены на еду или просто реквизированы властями.
Впрочем, в такой непролазной слякоти они становились опасной обузой. Небритые
мужики несли на плечах котомки со скарбом, бабы в пестрых платках держали за
руки перепуганных детей, чьи глаза уже не могли родить слез.
Вырвавшись из облачного плена она увидела колонну, медленно двигавшуюся на запад.
С высоты птичьего полета людское шествие напоминало ос, утопавших в свежеприготовленном
варенье. Распутица надежно удерживала истощенных войной, голодом, страхом и
бессонницей. Пара вражеских самолетов могла бы искромсать серо-зеленую змею
в груду окровавленных внутренностей, безобразное скопище оторванных конечностей
и изувеченных тел. Но авиация противника бездействовала. Погода стояла явно
нелетная. Возможно, сказывалась нехватка керосина, поставляемого северным союзником
с большими перебоями. В любом случае отступавшие получили шанс, выпадавший далеко
не каждому в это проклятое время.
Тяжелые темно-свинцовые тучи ушли ввысь. Летящая устремилась к земле. Легкий
ветерок разогнал туман, обнажив уродливые деревья, по-прежнему пребывавшие в
спячке. Мутные лужи с тупым безразличием отражали мертвые небеса и толпу одичавших,
потерявших всякую надежду, беженцев и солдат. Царство тени приняло в свои объятия
странницу, встречая убогими мартовскими пейзажами, вновь обещая страдания, тоску
и скорую смерть.
Дух дочери горшечника, рожденной в Лагаше и получившей бессмертие в одном из
тайных храмов страны Шумер, витал над умирающим миром, изуродованном болью и
ненавистью, холодом и злом. Сотни и тысячи лет Лилит, демон в женском обличье,
раба Хтето, властелина тьмы, искала свет, жаждала вновь обрести утерянную в
землях Кинаххи любовь… Таавт… Безродный пастух, пасший овец на холмах близ Арцлаима…
Тщедушный, несмышленый юноша… Он не владел воинским искусством, не имел даже
медного шила, но обладал чистым сердцем.
В час же, когда душа Лилит полнилась злобой, желанием насытиться местью, наивный
юнец посеял в ней сомнение… Вера во всесилие Черной Башни Зла и ее обитателей
дала трещину…
Таавт… Она повторяла это имя миллионы раз, забывая порою собственное. Лилит…
Пленница сладостных иллюзий, ложных представлений и лживых образов… Таавт… Воспоминания
жгли разум раскаленным железом и время изувером-палачом терзало воспаленный
мозг.
Пройдя кровавый путь длиною в несколько столетий, она омылась в лазурных водах
ручья Кедрон, подаривших свет и любовь… Но Таавт был простым смертным, и все
знания Лилит не спасли его от могилы. Став первым мудрецом Гебала он ушел во
владения богини Шеол, госпожи подземного мира, полным сил, превратив сердце
Лилит в лед, что лежит на вершинах Лебана, в одночасье сделав ее безумной. Ненависть
к прошлому, богам, жажда мщения, свет и тьма исполинским ураганом истязали израненную
душу.
Уединившись в Серебряных горах на долгие годы она искала забвения, испробовав
тайные зелья, силу магии и колдовства… Боги сжалились над ней, даровав просветление…
Окрыленная надеждой, обретя былое могущество, все последующие годы она посвятила
поискам, поискам души Таавта, обретшей среди смертных очередное воплощение…
Время пущенной стрелою летело неумолимо. Рушились города и царства, великие
цивилизации обращались в прах. Смерть поселилась под неприступными стенами Илиона,
сведя в непримиримом противоборстве множество племен и народов. Лилит, став
предводительницей амазонок под именем Пентесилеи, двинулась с немногочисленным
отрядом с берегов далекого Понта на помощь дряхлому и слезливому Приаму, принявшему
ее как родную дочь. После трехдневного пира, одев парадные доспехи, дева понтийская
покинула город, выйдя навстречу греческому войску. В битве кровавой многие герои
не устояли перед ней, отправившись в мрачную обитель Аида. Двумя рубинами сверкали
глаза Лилит-Пентесилеи, соперничая в блеске с начищенной бронзой боевого панциря
и оружия, а взгляд полнился презрением, сея вокруг смерть и страдания. Но мысли
ее были далеки от бранного поля и Приама, вознесшего руки к небесам в беззвучной
молитве. Она мечтала о встрече с Таавтом, желая хоть на мгновение увидеть любимого,
чьи кости давно истлели в забытой людьми и богами могиле, заросшей сорной травою.
Услыхав шум битвы, вышел из шатра Ахилл, оплакивавший потерю Патрокла. Подобно
разъяренному льву Ахилл устремился в бой. Увидала Пентесилея могучего сына Пелея
и храбро выступила против него. Метнула бессмертная копье в грека, но щит спас
любимца богов. Второе копье все же выбило дар Гефеста из рук убийцы Гектора.
Выхватила из ножен, разукрашенных золотом и самоцветами, Пентесилея длинный
меч, подношение царицы Рубатум, взмахнула им, разрезая воздух над головой упрямца…
И дрогнула искушенная в резне воительница. Вновь она видела глаза Таавта… Ахилл
же, слепец, воспользовавшись замешательством соперницы, вскипая от гнева, поразил
ее в грудь. Вздыбился могучий конь Лилит, почуяв смерть наездницы. Мертвое тело
выпало из седла, обагряя прибрежный песок стынущей кровью. Спешился Ахилл, встал
перед убитой на колени, снял шлем с нее и обмер, пораженный холодной, безжизненной
красотой девы, борясь с нахлынувшим чувством. Слезы любви и отчаяния катились
из глаз. На руках он вынес бездыханное тело из битвы, и в шатре, рыдая от горя,
отдался порочной любви с трупом. На свою беду шедший мимо Терсит заглянул в
жилище Ахилла, став свидетелем непристойной слабости духа знаменитого героя.
Принялся по своему обыкновению двоюродный брат Диомеда поносить Ахилла последними
словами, за что тут же обрел смерть. Силой же волшебного зелья, изготовленного
жрецами Шумера, Лилит-Пентесилея вновь обрела жизнь, одарив земною любовью первенца
Фетиды, рассказав ему о том, чья душа томится в могучем теле… "Милый мой,
несмышленый Таавт" - нежно молвила Лилит, утирая слезы Ахиллу.
Но счастье не длится вечно. Лилит ночью покинула лагерь греков, скрывшись в
неприступных горах, ведь многие видели ее смерть. Ахилл, опьяненный колдовским
напитком любви, предался беспечности, и вскоре поплатился за это жизнью. На
мир опустилась тьма, укрыв все вокруг погребальным саваном, сотканным из могильного
холода и мрака. Лилит, стеная от горя и проклиная собственное бессмертие, вновь
отправилась на поиски возлюбленного, в надежде обмануть смерть. Но можно ли
солгать самой себе? Там где она ступала, рушились царства, реки полнились кровью,
а звезды падали с небес. Она - предвестница смерти, она и есть сама смерть…
Охваченная безумием, Лилит неслась сквозь столетия, сея гибель и разрушения,
в порыве отчаяния превращая в прах творения богов. Всадником апокалипсиса она
неслась над землей. Богиня ночи, она прокляла мир живых, отдав его в руки правителя
мертвых. И взгляд ее был подобен разрушительной силе демона, а жаркое дыхание
- дыханию обитателей ада, обращающему цветущие сады в пустыню. Она мечтала одолеть
время, повернуть его вспять, вновь пережить счастливые мгновенья, увидеть пред
собою юного Таавта, чья свирель рождала полную печали песнь, уносимую проказником
ветром за бесчисленные горизонты, пряча ее по тайным местам. Любовь к чистому
наивному юноше умертвила ее искалеченную душу.
И все же Лилит не смирилась с потерей. Она ждала, закусив губу от отчаяния,
роняя кровавые слезы на изувеченную страданиями землю. Но прошло более трех
тысяч лет, прежде чем надежда вновь воскресла в испепеленном тоскою сердце.
Она встретила его на окраине разрушенного и замерзшего Сталинграда. Обмороженный,
он умирал от гангрены и голода, спрятавшись от пуль и осколков в импровизированной
крепости, за стенами, сложенными из заледеневших трупов. Противоестественное
нечеловеческое сооружение, достойное изобретательности и изощренности демонов
преисподней, отторгало жизнь и могло породить только смерть.
Офицер-метеоролог, не пожелавший покинуть Сталинградский котел, укутанный в
рваный камуфляж, бредил, повторяя слова молитвы распухшими губами. Он просил
Богородицу даровать всем жизнь, призывая деву Марию воссиять над миром, где
царствовали хаос, ненависть и боль.
Ворвавшись в занесенное снегом убежище Лилит избавилась от мешающей снайперской
винтовки и бросилась к умирающему. Поборов собственные страхи и сомнения, она
заглянула ему в стекленеющие глаза. Выгоревшие на солнце холмы Арцлаима, неприступные
стены Илиона и склонившегося над окровавленным телом Пентесилеи Ахилла увидела
Лилит в туманной бездне.
- Милый мой, несмышленый Таавт, - произнесла бессмертная на древнефиникийском.
- Ich sterbe, ich sterbe…*, лейтенант едва шевелил губами, напоминавшими две
кровоточащие язвы.
- Потерпи немного, ради нашей любви, молю тебя… Я все сделаю…, - сняв краснозвездную
шапку-ушанку, Лилит принялась покрывать поцелуями заросшее щетиной обмороженное
лицо, лаская его черными как смоль, едва вьющимися волосами.
Спешно выговорив магические заклинания, она пыталась вдохнуть жизнь в изможденное
тело. Но нет жизни в том, что уже мертво.
- Ich liebe dich…**, - с уст офицера слетел едва слышный шепот. Произнеся последние
в своей жизни слова, он улыбнулся и затих навеки.
Безумный вопль исторгла глотка Лилит. Взвыв раненой львицей, схватив валявшуюся
поблизости винтовку, она принялась беспорядочно палить в зелено-коричневое полотно
плащ-палатки, заменявшей потолок, проклиная богов и судьбу на шумерском, немецком
и русском.
Лилит выбежала прочь, упав ничком в черный от заледеневшей крови снег. Спазмы
сжали горло и слезы застывшими льдинками блестели на побелевших щеках. Она вновь
пришла слишком поздно! Любовь в очередной раз превратилась в смерть! Тьма пожрала
мир и свет перестал существовать, сгинув во мраке преисподней.
Отогнав прочь назойливые воспоминания, Лилит поймала себя на мысли о том, что
ей уже нет дела до оборванцев, бредущих по раскисшей дороге мимо сгоревших грузовиков,
танка со снесенной прямым попаданием снаряда башней и лопнувшей гусеницей, впрочем,
как и до воронок, заполненных талой водой, гноящимися ранами укрывшими изувеченное
тело земли. Предчувствие Лилит не обмануло. Она приближалась к линии фронта.
***
Отделение Капрала заняло оборону на небольшом плато, окруженном со всех сторон
глубокими балками и лесом. Окапываться не пришлось. В древности здесь располагалось
скифское городище, а любопытствующие археологи за последние пятнадцать лет нарыли
тут вдоволь ям и траншей. Старые раскопы порядком оплыли и заросли бурьяном,
но все же могли служить сносным укрытием для десятка стрелков, в чью задачу
входило сдержать продвижение частей "желтяков" со стороны близлежащего
поселка. Там уже началась беспорядочная стрельба, вызванная, скорее всего, не
одиноким сопротивлением не успевших отступить "синяков", а грабежом
мирных жителей, по собственной глупости отказавшихся убраться в более безопасное
место. Впрочем, пальбу могли открыть и не "желтяки", уставшие и измотанные
последними боями, а свежий отряд "дубачей", переброшенный с Правобережья.
В простонародье их окрестили "висельниками". Гордо носившие на левом
рукаве эмблему в виде дубовой ветви и веревочной петли, они тащили "до
дуба" не только откровенных противников нового режима, но и тех, кто по
своей обывательской манере молча, без всякого энтузиазма, встречал очередную
"реформу". С таким же успехом Коломак могли занять части дивизии "Желтая
подвязка", сформированной из фанатичных сторонниц Ульяны Чумашенко, претендовавшей
после загадочной смерти Меченного на главную должность в государстве. В любом
случае Капрал располагал временем. Люди получили возможность подкрепиться и
отдохнуть. Увлеченные разбоями и расстрелами "желтяки" должно быть
реквизировали уже достаточное количество свекольного самогона. Едва ли хмель
выветрится из их завшивленных голов до утра. А там, глядишь, подойдет и танковая
колонна, застрявшая где-то в районе Перекопа.
Устроившись поудобнее на сухих стеблях полевых трав, Капрал отвинтил бакелитовую
крышку, покрытой деревом для пущей теплоизоляции фляги, на чьем коричневом боку
красовалось клеймо H.R.E 43 и сделал несколько глотков. Пойло походило на отраву
или сельскохозяйственное удобрение, но все же, спустя пару минут приятная теплота
проникла в кровь, разнося по всему телу покой и умиротворение. Мысль о том,
что придется провести без костра очередную холодную мартовскую ночь, делала
вкус деревенского зелья вполне приемлемым.
Расслабившись, Капрал закурил сигарету, жадно втягивая табачный дым, и принялся
рассматривать торчавшие из земляной стены раскопа мелкие черепки. Он хорошо
знал это место, в молодости бывал тут не раз, и прекрасно помнил рассказы археологов
о грандиозной бойне, происшедшей здесь более двух тысяч лет назад. Случалось,
до "желтой революции", когда крестьяне все еще обрабатывали поля,
трактора регулярно выпахивали фрагменты человеческих черепов и берцовые кости.
Ход собственных рассуждений пришелся не по душе Капралу. Двусмысленные ассоциации
дурно влияли на него. Желая отвлечься, он предался воспоминаниям, но прошлое
не могло дать забвение. Размышления о собственной судьбе только бередили старые
душевные раны, рождая ненависть и боль. С чем он подходил к близившемуся тридцатипятилетию?
Университетское образование, мирная профессия и … Пропасть, взрыв, надлом… Все
начиналось довольно пристойно, ничего не предвещало близкой катастрофы. А потом…
Толпы экзальтированных "желтяков", одурманенных популистскими лозунгами
и псевдодемократической фразеологией вышли на майданы, принялись громить пусть
и зажравшуюся, но все же легитимную власть. Слепцы! На что надеялись? Неужели
искренне верили, что их мессия, изгнанный в свое время из поносимой им же власти,
с замашками Муссолини, растекающийся мыслью по древу, окруженный политическими
проходимцами, алчущими злата и продающими собственную родину Атлантической империи,
приведет толпу в светлое будущее? Опьяненные скорой победой, они не желали слышать
оппонентов, стараясь всем навязать свой язык и чужую веру. Отмеченный страшной
и таинственной болезнью, вождь "желтяков" в изобилии раздавал обещания,
тут же забывая о данном слове. Бог шельму метит! Вот он и пометил чудовище,
изрыгающее сладостные речи, оборачивающиеся проклятиями… Захватив власть не
мытьем так катаньем, он принялся расставлять на все более или менее важные посты
своих людей, подбирая их по принципу личной преданности. Новый губернатор созвал
некий комитет национального спасения, зачислив туда первых городских горлопанов
и любителей ловить рыбу в мутной воде. Те с утроенной энергией принялись крушить
то, что уцелело после последних потрясений. Арестовали несколько десятков представителей
старых губернских властей, обезглавили полицию и неблагонадежные воинские части,
закрыли оппозиционные газеты и телеканалы. Особо резвых журналистов спрятали
в подвалах бывшей службы государственной безопасности. Немногочисленные митинги
протеста разгонялись резиновыми дубинками и слезоточивым газом. И в это время,
когда все обыватели по старой традиции недовольно шептались на кухнях, отряды
шахтеров, вооруженные обрезками арматуры, двинулись к городу. Почуяв неладное,
губернатор усилил репрессии, проведя ряд публичных расстрелов на центральной
городской площади. Последняя капля переполнила чашу… Толпы недовольных собрались
у городской управы. Полиция к чести своей, поддержала восставших, раздав оружие
добровольцам. Солдаты разоружали новоиспеченных командиров…. Хаос воцарился
на улицах. Разъяренные, охваченные горячкой обезумевшие люди вылавливали "желтяков",
тут же приводя приговор в исполнение. Дальше - больше. Досталось даже тем, кто
по собственному недомыслию имел что-то желтое в одежде.
Меченный, возмущенный происходящим и подстрекаемый бесноватой Ульяной Чумашенко,
приказал двинуть верные войска на восток, дабы примерно покарать взбунтовавшиеся
губернии.
Капрал, с болью в сердце наблюдавший за происходящим, не выдержал. Как и подобало
законопослушному гражданину, он уволился с престижной работы, оставил семье
несколько сотен имперских баков, накопленных за последние месяцы и записался
добровольцем в организуемые отряды самообороны. К армии Капрал имел самое отдаленное
отношение. Правда, в свое время и ему выпала честь исполнить почетную обязанность
в войсках Союза Нерушимого, но это было слишком давно. Впрочем, опыт - дело
наживное. За последний год он отправил на тот свет около двух десятков "желтяков",
стал закаленным бойцом. Дослужился до командира отделения, числился на хорошем
счету у начальства. После взятия Коломака ему даже прочили офицерские погоны.
Капрал… Нет, это не должность и даже не звание. Прозвище свое он получил в начале
службы за неуемную любовь к истории. До войны он испытывал слабость к собирательству
всякого рода древностей, в число которых входили реликвии третьего рейха. Чудом
сохранившееся обмундирование и амуниция сослужили Капралу добрую службу. Осмотрев
коллекцию, он взял серые суконные штаны выпуска сорок третьего года, солдатский
ремень из толстой черной кожи с алюминиевой бляхой и красовавшимся на ней девизом
"Gott mit uns"***, флягу африканского корпуса генерала Роммеля, вороненый
штык-нож к карабину Маузер и кое-какую мелочь. Добротные вещи! Складское хранение!
Из-за этого барахла у Капрала и возникли первые неприятности. Нашлось несколько
претендентов на суконные штаны и штык-нож. Разборки для обидчиков окончились
глубокими колотыми ранами, госпиталем и последующим дисбатом, сгинувшим в полном
составе прошлым летом в перекопских лесах. Капрал отделался легким испугом и
десятью сутками ареста, после чего его авторитет в глазах сослуживцев резко
возрос. Как должное он воспринимал знаки уважения, включая легкий подхалимаж
со стороны завистников. Тогда ему и дали прозвище. Фашист… Гестапыч, Фюрер Нет,
не прижилось. Все это не в его характере.
- Отныне будешь Капралом, - как-то раз сказал усатый ротный, пропавший без вести
минувшей осенью где-то под Валками. Своим куцым солдафонским умом он вспомнил
единственное воинское звание, которое, как ему казалось, существовало в германской
армии. Капрал, так Капрал. Коротко и ясно, никаких сантиментов.
Капрал докурил папиросу и затоптал бычок кованым омоновским ботинком. С ним
также вышла забавная история. Подковы достались Капралу от безымянного черного
следопыта, раздобывшего их в лесу близ Соколово. Остальное довершил старый сапожник-армянин,
сбежавший в Город более десяти лет назад от погромов из Шемаханского царства.
Капралу вновь захотелось курить, но он сдержал себя, памятуя о трудностях с
табаком, впрочем, как и со всем остальным. После "желтого" переворота
народ бросился в банки снимать со счетов собственные сбережения, которые обесценились
в рекордно короткое время. Старые деньги больше ничего не стоили. В цене, как
и прежде, оставались баки Атлантической империи. Невысоко, но все же хоть как-то
котировалась валюта Федерации. Паника первых дней привела к финансовому краху.
Страна, подобно наркоману, присела на иглу натурального обмена. На руках у населения
скопилось множество всякого добра, оставшегося от довоенных времен. В расчет
также надо взять разграбленные склады провианта, обмундирования и прочий госрезерв.
Попадались порою и путные трофеи. Армия "желтяков" снабжалась гораздо
лучше. Имперские власти приложили к тому немало усилий. Но, все же, разочаровавшись
в способности Меченого навести элементарный порядок в государстве, они стали
дистанцироваться от своего ставленника, урезая пайку новоявленному мессии и
его камарильи. Так что порою отряды "желтяков" походили на банды дезертиров,
прятавшихся по окрестным лесам, или на доведенных до отчаяния войной и конфискациями
крестьян, собиравшихся в разбойничьи ватаги. Голод, холод, страх, аресты, расстрелы
и прочие прелести военного времени делали свое дело, превращая людей в одичавших
скотов.
Ночь воцарилась над миром, и влажный мрак окутал землю. Капрал обошел позицию,
приказал выставить двух часовых и вновь вернулся в раскоп, ставший ему временным
убежищем. Он пытался заснуть, несколько раз отхлебнув из фляги, но сон обходил
его стороною. Легкая дрема обволакивала глаза, но разум бодрствовал, ожидая
рассвета.
Утопая в вязкой трясине воспоминаний и грез он видел оставшуюся в Городе семью,
картины мирной жизни, безвозвратно сгинувшей в бездне прошлого, в уши его рвались
фарисейские речи Меченого, также ныне покойного, истеричные вопли Ульяны Чумашенко
и вторивших ей "желтых подвязок". Капрал едва шевеля губами проклинал
их всех: Меченого, объявленного святым мучеником и героем, бесноватую Ульяну,
уверовавшую в собственное величие, торговцев Федерации, наживавшихся на военных
поставках, генералов, торговавших солдатскими жизнями, продажных писак и телевизионщиков,
чья елейная ложь подобно кислоте разъедала сознание… Им всем нужна война! Орудийная
канонада и крики раненых для них слаще всякой музыки! Обман, грязь, боль, голод
выстраивают им дворцы на далеких южных островах! Горы трупов и реки крови множат
их состояния! Баки, баки, баки… много баков… Зеленые хрустящие купюры…
Смерть…
Смерть…
Всюду смерть…
Но все проходит, тает как дым, улетучивается как ночной кошмар. Остается лишь
солоноватое, с привкусом крови, настоящее.
До ушей Капрала долетела трескотня автоматных очередей. Дав команду приготовится
к бою, он выглянул из раскопа. В предрассветной серости утра на западном краю
поля, у древнего распаханного вала, он разглядел около трех десятков человеческих
фигур, шедших на позицию "синяков" нетвердой пьяной походкой с автоматами
наперевес. "Желтяки" что-то кричали бессвязное, ободряя себя, стараясь
скрыть собственный страх.
Капрал, не обращая внимания на свист пуль, приказал подпустить наступавших поближе.
Он ждал, сняв с предохранителя старенький "калаш", нервно теребя иссохшую
прошлогоднюю травинку. Он не звал их, они пришли сюда сами, грабя и убивая.
Он защищал собственный дон, образ жизни и мыслей, присущих только ему. Война
для него стала особым действом. Он воевал не только против врага. Он воевал
против всех, против себя и обеих столиц, против продажных политиканов и чудовищ
в человечьем обличье.
Стрельба усиливалась, пули ложились все кучнее. Подавляя вскипающую внутри него
ненависть, Капрал нажал на спусковой крючок, тем самым дав команду всем остальным.
- А-а-а-а-а…, - дикий вопль вырвался из глотки. Несколько нападавших повалилось
в мартовскую грязь. Пожираемый злобой, он выскочил из раскопа и бросился вперед,
поливая свинцом все вокруг. Ближе остальных к нему оказался безусый юнец в темно-малиновых
шароварах, камуфляжной куртке, увешанной подсумками с автоматными магазинами,
полковничьей каракулевой шапке с желтой лентой и крестом национальной самообороны
на груди. Пуля угодила "желтяку" прямо в лоб. Раскрыв рот он устремил
остекленевший взгляд на Капрала и через мгновение рухнул замертво.
"Синяки" выбрались из укрытий и последовали примеру командира. Из-за
леса донесся шум моторов. То с десяток танков продвигалось к поселку, отрезая
противнику путь к отступлению. Обескураженные таким поворотом событий "желтяки"
дрогнули и показали спины, беспорядочно отстреливаясь. Капрал не сбавлял темп,
преследуя убегавших, когда сильный удар поразил его в грудь, сбив дыхание. Ноги
подкосились сами собою, и небеса пали на землю. В ушах увязали и глохли людские
крики, а в глазах тух дневной свет. Капрал ощупал грудь. Липкое и влажное тепло
проникло в пальцы, будоража сознание мыслью о скорой гибели.
И ангелом смерти перед меркнущим взором возникло видение прекрасной женщины
в пурпурных одеждах. Ее светлый, точеный лик обрамляли едва вьющиеся, черные
как ночь, волосы, ниспадавшие на едва угадывающиеся в складках диковинного одеяния,
груди. Две слезинки бриллиантами застыли на бледных щеках. Сквозь стрельбу,
крики, матерную ругань и рев тяжелой техники Капрал услышал ее ласковый голос:
- Прости. Я вновь опоздала, милый мой, несмышленый Таавт…
Январь 2005
*Ich sterbe (нем.) - я умираю.
** Ich liebe dich (нем.) - я люблю тебя.
*** Gott mit uns (нем.) - с нами Бог.
