ОДИНАКОВЫЕ
/фантастический рассказ/
Миссис О’Сана растила прекрасные цветы. Парк ее славился далеко за пределами Садов, а уж тут, по названию ясно, было трудно удивить цветами кого угодно.
Похоже, миссис О’Cана имела в этом деле врожденный, идеально раскрывшийся талант. Цветы всех размеров, мастей и форм слушались ее, как живые, по утрам встречая хозяйку шелестящим хором, а вечерами, после заката, в большинстве своем уложенные спать – благодарили и провожали тихой, пряной песней.
Герда хотела бы помогать О’Cане, но в моменты работы, когда соседка прилежно трудилась над бесконечно красочным, вьющимся, живым полотном, действия ее были настолько рассчитано-беспечны, столь интуитивно-точны, что всякое вмешательство казалось кощунством. Оставалось тихонько смотреть, не отрываясь часами, как она делает, и что, и позже пытаться повторить невозможное в своем скромном маленьком саду.
Герда не расстраивалась, когда у нее получалось с цветами не так хорошо. У нее был свой талант.
Раз в неделю она собирала с открытых небу, чернеющих стволами низких, приземистых Мануфактур выросшие полотна разноцветной ткани, и следующие семь дней вышивала на них нитками из освобожденных коконов вылупившихся и улетевших в странствие нитяных жуков.
Платья и кофточки, жилеты и брюки, плащи и шапочки, любые виды одежды, а так же картины и узоры, рожденные ее рукой, с восторгом принимали окружающие; а когда одет и обшит оказался последний обитатель Садов, Герда начала посылать подарки тем, кто жил дальше: на север, на юг, на запад, и на восток.
Ответные подарки не заставляли себя ждать.
Сэр Томас Гласс из Холмов с месяц назад прислал прелестный чайный набор, дутый из блестящего, полупрозрачного темно-зеленого стекла, с бледным чайником в виде нераскрывшегося лилейного бутона, ситечком и лимонно-желтыми ложками. Терби, кряхтя, принес огромный каменный комод, украшенный извилистыми прожилками и неровными узорами; в нем поселилась Кейр-тха, так что теперь все полки были усыпаны базальтовой крошкой. А кто-то совсем далекий, с Предгорий, с непонятно-сложным именем Рхи’зъялинк-пиуль в ответ на вышитое двухметровое полотно восходящей над Садами зари, передал через посыльных странную Штуку, сделанную из засохшего навоза вперемешку с сеном, песком, камнями и землей – по внешнему виду напоминающую перевернутый термитник, а внутри, по присланным уверениям, пронизанную пятью тысячами извилистых узких ходов, устланных полированным серебром. С сердцем из живого горного хрусталя. Так это было или не так, а только в час заката, когда на Штуку падал последний алеющий луч, извилистое серебро подхватывало его и волокло через все пять тысяч лазеек к центру, куда он и попадал. Если сказать после этого “Свети”, то даже в самой кромешной темноте появлялся идущий изнутри термитника рассеянный свет, способный гореть два или даже два с половиной часа. Герда, правда, в последнее время не пробовала зажигать его каждой ночью, считая, что если подождать с месяц-другой, света в термитнике накопится достаточно, чтобы осветить как-нибудь все Сады целиком – вот это будет зрелище, так зрелище. Для каждого из живущих вокруг друзей.
Были еще два вращающихся металлических шара от жителей Подгорья, висящих в воздухе над каменной пластиной и не думавших падать, вытянутая полированная стелла из речного песка, маленькая собачка Тутти с розовым бантиком, которая почти все время спала, и многое, многое другое. Подарки веселили Герду, по крайней мере, скрадывая скуку и одиночество, когда такие гостили в ее скромном жилье.
Сейчас, правда, ей было все-таки грустно, даже тоскливо. Поминутно взглядывая за окно, она вздыхала и сбивалась с ритма, останавливаясь, поправляя петельки, вытягивая нить, аккуратно выправляя малейшие неровности – чтобы снова продолжить вышивать.
Сегодня все получалось не так, как надо; в расстроенных чувствах она распускала узор и начинала сначала, но рука сбивалась, нарушая гармонию, и все повторялось опять.
Последний закатный луч вяло, неохотно сполз в желобок Штуки, но все же впитался в него, словно разбавленный малиновый сок. Близилась ночь. Строчка снова сбилась.
После восьмого раза Герда сложила руки на коленях, и долго сидела в темноте, не думая ни о чем. Прошла пора, когда она ходила в гости к чете Кашмировых, живущих слева, в пятидесяти шагах, минуло вечернее время, когда соседи собирались за игрой в бридж. Ночь вступила в свои права. Звезды вызолотили темное поднебесье мерцающим узором, который Герда мечтала, и все никак не осмеливалась запечатлеть – наверное, потому что серебряно-хрустальные и блестко-золотые жуки были слишком редки, и нужной нити еще не накопилось. Сейчас все небо переливалось оттенками серебряного и золотистого цветов, меркнущих в бархатной темноте. Сегодня красивее, чем обычно.
Но, взглянув на него, Герда почувствовала себя еще горше. Из-за оборванных, танцующих по ветру кружев выглянула красавица-Луна, ровным ликом волнуя мириады сердец. Ткачиха вздохнула, чувствуя влагу в глазах, прикрыла занавесью окно. Тутти перевернулась во сне, негромко тявкнула.
Была половина двенадцатого. Время идти к О’Сане пить чай. Герда поднялась, как сомнамбула, и, отложив шитье в сторону, отправилась туда, прихватив гостинцы и накинув теплый платок.
– Привет, детка, – ласково кивнула О’Cана, протягивая среднюю левую руку к порогу, принимая от пришедшей печенье, испеченное еще в обед. Тремя другими верхними руками, состоящими из гибких сочленений, она сноровисто накрывала на стол, выставляя мисочки и горшочки, поправляя ложечки и чашечки, одергивая скатерть. Две маленькие, самых нижние руки, сложенные у сегментного, желтоватого в темных крапинах живота, неторопливо взбивали сливки в глиняной чаше пружинным стучком.
– Здравствуй, Сана… Как твой день?
– Присаживайся, – одной из рук она без труда и без скрипа пододвинула к столу ореховую скамью, которую Герде было даже не приподнять.
– Смотрите-ка, что за вид. – Глаза ее блеснули внимательно за толстыми линзами граненых очков. – У меня-то все нормально. Розы опять цветут. Вот лучше рассказывай, как у тебя.
Герда чувствовала сладостно-пряный, ошеломляющий запах роз, плывущий над садом и верандой. Такой аромат они источали примерно два раза в год; от него всегда щемило в груди, сердце билось неровно и часто.
Она вздохнула, усаживаясь на скамейку, опуская плечи и голову, прячась в шерстяной платок. Длинные соломенные волосы рассыпались по плечам, укрыли глаза.
– Да как-то… – она пожала плечами, неуверенно и беззащитно.
Хозяйка встревожилась.
– Ну, здравствуйте, – сказала она, звякнув несколькими блюдцами и горшочками. – Что с тобой? Ответь толком?
– Да как-то все… – с трудом поежилась Герда, не зная, как начать.
О’Cана закончила со столом, уложила принесенные печенья в вазочку, уселась поудобнее в свое хозяйское кресло, возносясь к потолку, шесть рук сложив, словно шесть расходящихся от цветка лепестков. Жвальца ее, зелено-желтые, замерли внимательно, фасетчатые глаза отражали тысячу скукожившихся, склоненных горестных Герд.
– Тоскливо, – уверенно, за гостью ответила она.
Герда кивнула, не в силах что-то еще сказать.
Хозяйка негромко кашлянула, пошевелив выцветшими крыльями на спине, и раздумчиво двинув усиками длинной в метр.
– Ну как же, – огорченно скрипнула она. – Еще недавно все было так мило. Так прелестно. Тебе подарили Тутти и навозный свет… Теперь ты тоскуешь. Я верно думаю, что ты хотела бы об этом поговорить?
Герда снова вздохнула. И кивнула едва заметно, не поднимая глаз.
Хозяйка аккуратно взялась за крошечную по сравнению с ней чашку, с протяжным всхлипом осушила за глоток. Нижние руки ее, тем временем, успели сделать два бутерброда со сливками и отправить меж подрагивающих, деликатно пощелкивающих жвал. Утолив таким образом голод чисто душевный, чтобы в беседе уже не отвлекаться, О’Cана взглянула на гостью еще раз.
– Ты давно была у Джимболо? – спросила она.
– Недавно, – ответила Герда, почему-то розовея, рукой теребя краешек платка. – Четыре дня назад. Но…
– Сколько ему стукнуло? – О’Cана была мудрой старушкой.
– Шестьдесят восемь.
– О-о-о. Значит, теперь он окончательно стар, – кивнула О’Cана, почесывая усиками сочленение головы со спиной. Воцарилось молчание. Собственно, это и был вердикт.
Герда вспомнила предпоследнюю встречу, месяц назад. Они лежали с Джимболо вдвоем, на веранде, в гамаке, который он так любил, и молчали, как обычно молчали после этого. Она уткнулась носом ему в плечо, и ощущала привычный запах густой шерсти, наросшей на морщинистую, толстую кожу. Ко впитавшемуся в шерсть поту и некоторой изначально присущей ей замшелости, сейчас примешивался глубинный вкус его большого, разгоряченного тела, идущий изнутри. Отдаленно напоминающий Герде вкус супа из креветок, который готовил Дха-дхи-дху.
– Ты устал? – наконец-то спросила она, когда дыхание Джимболо стало более менее ровным.
– Фышшшш… – глухо ответил он, не вынимая лица, засунутого в подмышку.
– Ну прости, – огорчилась она, хоть и знала, что он расстроится. Ему все это давалось весьма тяжело. Да он и сам был ужасно тяжел, как три даже четыре Герды!..
Но Джимболо так же, как и Герда, ждал этих встреч. Полных вздохов, возни и хрупкости. Так же, как и у Герды, у него не было других возможностей. Если не считать той странной женщины с копытами и рогами, которая иногда (в основном, к нему в гости) ходила на двух ногах, то во всех Садах, да и далеко за их пределами, все живущие были слишком не похожи на них, двуногих, для подобных встреч. К Герде, правда, захаживал один маленький чешуйчатый, длиннохвостый сосед с вытянутой пастью и цепкими лапками, но он был слишком холодный и скользкий, а кроме того, чешуя оставляла царапины и синяки.
Остальные были еще хуже.
Вот у Сильды и Мавии спутников и спутниц было полно. Разноцветной компанией они с утра до вечера носились по округе, хлопая крыльями, и общались с себе подобными без особых проблем. Конечно, все они так же были разными, ибо в мире нет двух одинаковых – но не настолько; и для крылатых, одетых в перья, значение имел только размер. Крошечная Чиу-пиу, к примеру, зналась с четверкой поклонников, самый широкий из которых, вытянув крылья, был Герде с локоток.
Или, например, Кашмировые – вообще-то, не слишком похожие друг на друга, они, тем не менее, были совершенно друг другу подходящи, а потому вовсе не разлучались. У Герды такого в жизни не было. Или?..
Ну да, Тьяльви… Полузабытый Тьяльви, живущий сейчас где-то очень далеко.
Он был похож на Герду больше всех – с такой же безволосо-голой кожей, такой же фигурой – ну, только целый. Из всех жителей Долины, которых Герда когда-либо видела, и более того, из всех живущих, которых когда-либо видела старая О’Сана, он походил на Герду почти идеально. Правда, вытянувшись на цыпочках, Тьяльви доставал взрослой Герде примерно до середины живота. И достоинства его были соразмерны с ее желаниями лишь много лет назад, когда они весело играли вдвоем у реки, и когда она совершенно не имела представления о своем теле и о его возможностях, воспринимая эти игры с обычной детской непосредственностью.
Позже, уже начав общаться с Джимболо, Герда часто вспоминала Тьяльви, и думала, что если бы остричь всю шерсть, выпрямить вечно сгорбленную фигуру, укоротить достающие до пола руки, на которые Джимбо опирался при ходьбе, отучить вылавливать из шерсти блох и закидывать в рот, а еще от постоянных фруктов, засоривших шкурками все его жилье, то ее спутник был бы точь-в-точь похож на Тьяльви.
Это заставляло ее задаваться тем постоянным и мучительным вопросом, который задает себе любой: почему одни соседи похожи друг на друга, в то время как другие разительно различаются; и от чего зависит, как ты выглядишь и каков ты изнутри. Мысли эти изводили Герду довольно долго, пока в своем смятении она не натолкнулась на незыблемую мудрость воспитательницы.
– Я тоже искала в молодости, – сказала О’Сана, щурясь, прицельно изгибаясь и тщательно смазывая хитиновые сочленения слюной. – Все ищут, никуда от этого не деться. Каждый желает найти такого же. Это слепой инстинкт. Он руководит нами, и в свой черед почти любой дозревает до состояния, в котором слышит постоянный Зов. Отрываясь от всех дел, и даже от отдыха, такой целый или такая половинная предпринимают Поиски, ведущие к тому, чтоб отыскать кого-то, кто будет подходить для обоюдной связи. Вопрос, которым надо задаваться, звучит: зачем нам нужна эта связь?
Она помедлила, скрупулезно протирая коротким, намасленным мохнатым усиком маленький мешочек, выглядывающих из-под сочленения двух самых толстых и твердых пластин на ее животе.
– Я давным-давно нашла ответ на этот вопрос, – сказала старушка, задумчиво поглаживая живот. Фасеты ее затуманились. – У этого соединения есть высшая, неизвестная нам цель. Вся суть его сводится к тому, чтобы достигнуть ее.
– И что же это за цель? – хрипло спросила Герда, у которой в груди тогда защемило от предчувствия чего-то истинного и безмерного.
– Ну, – развела шестью руками О’Сана, двинув телом и закрыв пробел в броне, – мы узнаем это лишь тогда, когда ее достигнет хоть кто-нибудь… На моей памяти этого не случалось.
Тем не менее, даже получив столь мудрый ответ, Герда не могла успокоиться, ибо так и не узнала, почему Сильда и Мавия похожи на своих щебечущих дружков, а, например, Дха-дхи-дху не похож ни на кого из живущих вокруг, и бесконечно одинок. Единственных в своем роде вообще было ощутимо больше, чем похожих, а потому иметь отношения, подобные связи Герды с Джимболо, считалось чистой удачей. Но все же чувство одиночества с раннего детства ходило за Гердой по пятам, и сейчас вновь стало невыносимым.
О’Сана, прожившая много, очень много лет, полинявшая последним хитином из сочно-зеленого в блекло-сероватый цвет, прошедшая по семи краям, последним из которых стала Долина и цветущие в ее центре Сады, лучше других понимала, каково сейчас Герде, целый которой неизбежно постарел.
Наблюдая за половинной, которая уже оплакала свой уходящий в прошлое союз, чуткая старушка неторопливо думала, как ей помочь.
– Погоди-ка немного, – задумчиво и негромко прожужжала она, поворачиваясь в шерстяному пузатому шкафу, стоящему в этом доме от прошлой хозяйки: Пушистой, память о которой О’Сана трепетно хранила, потому что Пушистая была лучшей из ее подруг. – Где-то тут были древние писания с ответами на все вопросы… сейчас, я поищу…
В шкафу действительно лежали шелестящие манускрипты с яркими картинками, хоть и поблекшими за бездну лет. Древние писания, содержащие мудрость, или просто предметы древнего обихода встречались повсюду, во всех краях, хотя и нечасто. В большинстве своем они были ужасно хрупки, и осторожная О’Сана прибегала к их помощи крайне редко, чтобы они не рассыпались в пыль.
Герда вытерла слезы, и с трепетом ожидала, уняв свою дрожь. О’Сана долго выискивала что-то в разрозненных глянцевых листках, перебирая их с величайшим прилежанием.
– Жгучая страсть голли…-вуда, тест на беременность, диета, как остаться в лучшей форме, – бормотала старушка, – бассейн в ванной, любовь на расстоянии, три совета домашней хозяйке, рецепты, стресс, потеря любимого... Ну. Вот.
И надолго замолчала, спустив на нос толстые линзы очков.
– Ну хорошо, дорогая, – наконец сказала она, отстраняя руку с заветным листочком и поднимая глаза, теперь полные воодушевлением. – Очевидно, на этот раз Джимболо совсем ничего не смог с тобой сделать. Он действительно уже стар… Ну и что ж? Ты знаешь это, теперь ты в этом уверена – так прими это, и посмотри вперед! Очередной период в твоей жизни теперь закончился. Он был хорош, потому что ничего не надо было искать, и потому что Джимболо весьма галантный целый, который был с тобой осторожен и добр. Но если наступает новое время, ты, вместо того, чтобы оглядываться на старое, и заново переживать утрату, смело иди своим путем, не сомневаясь в будущих победах и будучи уверенной в себе! Смотри вперед с оптимизмом.
– О! – услышав все это, воскликнула Герда с несчастным видом, позволив себе выразить переполняющие ее горе и боязнь. – Но, Сана! Это так сложно! Когда я вспоминаю, каково было сблизиться с Джимболо!.. – у нее не хватило слов. В памяти разом ожила сумятица картинок и состояний: все трудности, непонимания и разочарования, от неудобной скачущей походки или блох, до ужасной боли, которую поначалу он ей причинял. И еще хуже – его резкое гуканье и многочасовое молчание, его привычка вычесывать ей волосы ногтями, и сильно бить рукой по ягодицам…
– Начинать все сначала! – почти простонала Герда. – Даже если случится чудо, и я встречу кого-то, кто будет подходить, он окажется совершенно новый, не такой, как Джимболо, Тьяльви или как Вирран… – она опустила руки и внезапно заплакала, не в силах с собой совладать.
О’Сана, встретившая такой отпор древней мудрости, не была удивлена. Глаза ее гроздяными огоньками улыбались из-за граненого стекла. Аккуратно сложив тонкие, рвущиеся листочки в пузатый нижний ящик, плавно задвинув его, хозяйка цветов протянула гибкую руку и погладила Герду по растрепанной голове – как делала с самого гердиного детства сотни раз.
– О, моя милая, – ласково сказала она, незаметно отправив жвальцам пару наскоро состряпанных бутербродов, и запив кружкой полуоствышего чая, – сколько всего нам приходится перенести, чтобы добиться тени того счастья, которое было бы в идеальном мире…
– Где никто, – всхлипнув, подхватила Герда, – не является одиноким… все живут в мире и спокойствии… и у каждого есть своя пара.
– В детстве, – прикрыв глаза ресничками, пробормотала бабушка, – ты очень любила эту сказку.
– В детстве! – мучительно воскликнула Герда, с трудом поднимая блестящие глаза. – Когда могла еще поверить! В то, что где-то в мире, пусть совсем далеко, есть кто-то, похожий на меня!..
Рыдание стиснуло ей грудь, теплые слезы полились по щекам.
В доме с камином, украшенном всевозможными цветами, благоухание которых выносилось и в залитый лунным светом сад, наступила долгая тишина.
– А может, – прошептала Герда, лежащая на мягком подбрюшье О’Саны, – и не нужно всего этого?.. Ну что в этом такого?.. Встречаются половинная и целый, делят друг друга воедино, и счастливы – совсем ненадолго…
– Раньше мне казалось, – грустно и очень тихо ответила старушка, разговаривая больше сама с собой, – это только насмешка над нами. Искаженное подобие чего-то бесценно-настоящего. Что спрятано в невовобразимой дали. Все на свете мечтают о том, чтобы найти таких же. Чтобы все жили парами... Но это невозможно, в мире нет двух одинаковых… Кто сделал это недостижимым для всех нас?..
В этот момент что-то отвлекло ее внимание. Какой-то далекий шорох, сбивчиво-спешащий звук.
– Кто-то бежит к нам, – удивленно сказала О’Сана, прислушавшись, поведя треугольной головой. – Кто-то… Ах, это наш многоногий.
Герда торопливо села, одернув платье и потерла глаза. Негоже было встречать гостя, пусть и нежданного, в неряшливом виде; в Долине это было не принято.
Впрочем, и являться в чужой дом так поздно, тем более, без предупреждения, не принято было вдвойне.
– Что-то случилось, – констатировала О’Сана, переставляя приборы на столе и наливая новые чашки, теперь и для гостя, хотя тот не очень любил чай.
Тем временем неровный шуршащий бег многоногого стал слышен и Герде, уже отворившей входную дверь и вглядывающейся в белую дорожку, ведущую к калитке из-за холма. Наконец, неожиданный гость появился на виду и, поспешно преодолев дорожку, громко постучался.
– Входите! – звонко произнесла О’Сана, щелкая жвальцами.
– Дха-дхи-дху! – поприветствовала его Герда, бывшая от природы нетерпеливой. – Что с тобой?
Блестящая пупырчатая многоножка перелилась через заборчик, изгибаясь сегментами, и с шорохом опустилась на землю перед ней.
– О-шшшш… – воскликнул он, – нефефояшно!
Что значило: “Ох!.. Невероятно!”
– Ну, проходите быстрее, чего же вы? – радушно осведомилась хозяйка, распрямляя шестиметровые спинные усы, и доставая из погреба запечатанный кувшин с мутной соленой водой, полной снующих жировичков.
– У-шшшш… – Дха-Дха-Дху перетек к столу, устроился на вертящемся круглом стуле, верхней частью тела оплел горлышко, сорвал печать, в несколько всхлипывающих вдохов опустошив кувшин до половины, и лишь затем смог успокоиться, чтобы сказать что-то членораздельное.
– ЖаокшаинойШадофвижелиХешшу!
Это было невозможно.
На мгновение в комнате повисла звенящая тишина.
– Герду? – хрипло переспросила О’Сана почти полминуты спустя, глядя в маленькие, подергивающиеся белесой пленкой глаза Дха-Дха-Дху. – Герду видели за окраиной Садов?
Замершие, не знающие, что сделать и сказать, все трое стояли недвижно, и только горло Дха-Дха-Дху всхлипчато вибрировало, со свистом втягивая соленый сок.
Герда.
Они очнулись только после тяжелых, торопливых шагов, скрипа резко распахнутой калитки и громкого
– Угук! Угук! – которое выкрикнул Джимболо, заспанный и всклоченный, но, тем не менее, возбужденный не меньше них.
– Ук-Герда! – своим хриплым низким голосом улюлюкнул он, разводя огромными мохнатыми руками и невысоко подпрыгивая, отчего дергался стол и стулья, а посуда в шкафу жалобно звенела. – Герда явилась там, угук-гон! Пернатки видали, у Садов на окраине, ее! Полчас туда назад!
– О, Джимболо! – прошептала Герда, чувствуя, как земля уходит из-под ног, и оказываясь в его могучих, хоть и изрядно поседевших руках. – Джимбо, разве это может быть?!
– Ук… не знаю, – твердо, но совершенно растеряно ответил он, почесавшись в двух местах сразу, переваливаясь с ноги на ногу, но уже не прыгая, поддерживая Герду бережно и невесомо. – Но Чиу-пиу видела, ко мне долетела, сказать. Обратно помчалась. Назад отпустил ее. Сейчас недавно. Ук-гук! – он пожевал огромным морщинистым подбородком, как делал всегда, когда бывал озабочен.
– И что же? – теперь вмешалась наконец-то пришедшая в себя О’Сана, рассудительность которой взяла верх, но даже в ровном голосе которой слышался отголосок дрожи.
– Сюда ее ведут, ук! – хрипло и убежденно ответил обезьян, сжимая Герду в объятиях.
В доме воцарилась паника. Дха-Дха-Дху бегал кругами, сшибая все на своем пути, О’сана раскачивалась, как в трансе, возвышаясь над остальными, Джимболо озабоченно дрожал и почесывался, Герда смотрела на все это невидящими, широко раскрытыми глазами, пребывая где-то далеко вдали.
Тем временем, с холма к дому спустился щебечуще-стрекочущий, подвывающе-щелкающий, мяучно-лаящий многоголосый шум. Светились в темноте большие и малые, овальные и треугольные, парные, линейные и гроздьевые глаза всех оттенков и цветов.
Мохнатые, гибкие, встопорщенные, гладкие, чешуйчатые, перепончатые и все остальные создания заполнили двор О’саны, выстраиваясь в ступенчатые ряды согласно размерам, и затихая.
– Ждут, – сказала садовница, окидывая их взглядом, впервые в жизни не обращая внимания на ущемленные и растоптанные цветы, лишь поправляя сбившиеся очки, чтобы увидеть это, чтобы посмотреть. – Значит, точно идет.
– О Боже, – Герда, наконец, ожила, задыхаясь от волнения, стискивая руки на груди. – О, Боже!..
– Девочка моя, – решительно заметила О’Сана, обнимая ее рукой, шепча жвалами в самое ухо, – хватит. Успокойся, приди в себя. Ничего ужасного, может быть, не происходит. Чему быть, того не миновать!
Это звучало, как заговоренная формула, как таинственный древний оберег. По телу Герды прошла неудержимая дрожь. Она сжала холодную, жесткую руку гигантской богомолки, и медленно выдохнула сквозь стиснутые губы.
– Ук, – задумчиво сказал Джимболо, вытягивая шею, – вон она.
По тропинке со склона, спуская медленно и слегка неуверенно, шла к дому О“Саны настоящая Герда, в сопровождении Чиу-Пиу с друзьями и подружками, с возбужденным писком носящихся вокруг в полной тишине.
Была она высокой и черноволосой, немного крупнее и не такой плавной, в другой одежде, более смуглая и, кажется, с другим цветом глаз. Но была это именно Герда, и никто другой.
По рядам столпившихся прошел судорожный шепот – ропота, восхищения и страха.
Герда на деревянный ногах подошла к своему отражению, остановилась в двух шагах. Оно выглядело устало.
– Здравствуй, – произнесло оно, вглядываясь ей в глаза, столь же пытливо и испуганно, со столь же огромной надеждой.
Голос оказался такой знакомый, такой родной, хотя и более низкий – что Герда зажала рот ладошкой, боясь, что вязнущий на губах вскрик разрушит хрупкое многоголосое молчание, окутавшее весь сад.
– Здравствуй, – медленно прошептала она. – Ты – Герда? – и почувствовала, как тишина сгустилась еще больше, как многие в ожидании ответа перестали даже нервно бить хвостами, топорщить жабры и дышать.
– Нет, – сказало отражение. – Я – Кай.
Жители Садов хором выдохнули, на секунду издав какофонию звуков и запахов, которую нужно было просто переждать.
– Я нашел тебя, – в лице его отразились за одно мгновение изумление, радость и боль.
Герда коснулась его волос, провела рукой по лицу. Дотронулась до сильных, измазанных пылью рук.
– Значит, все это время я была – Кай, – задумчиво сказала она.
Они не в силах были оторвать друг от друга взгляд, как умирающие от голода, от жажды, как дышащие в первый раз.
– Наверное, – ответил он, беря ее за руку, склоняясь к ней, рассматривая каждую черточку ее лица.
– А может быть, – наклонив голову, чувствуя, как в сердце и в груди неудержимо разрастается что-то щемительно-белоснежное, почти прошептала она, трясясь в ознобе, против воли поглаживая его руки, локти, плечи, – ты просто Джимболо, у которого выпали все волосы, и который… не любит бананов?..
– Может быть, – ответил он, приближая ее к себе, чувствуя тонкое, гибкое тело, с трепетом вдыхая аромат ее волос.
– А если…
– Да нет, черт возьми, – резко скрипнула О’Сана, прерывая ее, – он просто твой целый, Герда. Из той детской сказки. – Глаза ее были абсолютно, агатово-черными. – Мечта мира сбылась.
Полторы сотни разных смотрели на двоих одинаковых – беззвучно, пряча слезы, слизь и серные выделения, скрывая все остальные признаки чувств.
– Ук-ук. Удачи, Герда! – лишь рыкнул, свирепо и глухо, старый Джимболо.
– Пофли офсюша! – прошипел Дха-Дхи-Дху, яростно хлещая блестящим, агатово-черным хвостом из пластинчатых сочленений. – Вше вооон!!
Быстро и незаметно вокруг них воцарилась тихая, пронизанная цветочными ароматами ночь.
Они прижимались друг к другу все теснее, разглядывая, чувствуя, ощущая. Забывая обо всем постороннем, с растущим восторгом открывая, что одинаковы практически во всем. За исключенимем факта, что один из них половинная, а другой – целый. Удивляясь тому, как удачно и подходяще все устроено.
Целуясь, переплетаясь, любуясь собой. И, конечно, шепча друг другу – вы знаете, что.
Ну, что у женщины-львицы слишком спутанная грива, а у сирен – острые, когтистые лапы. Что чешуя холодная, жесткая, и не нравится обоим. Что оба любят звезды и цветы. Что ее грудь – самая прекрасная на свете. И что… да собственно, какая разница.
Герда, до того общаясь с целыми, всегда чувствовала затрудненность, противоестественность и стыд. Это же было наиболее естественным из всего, что она сделала в своей жизни. Даже более естественным, чем вышивать. Мы и вправду созданы друг для друга, ведь мы – одинаковые, прошептала она.
Они вошли рука-об-руку в дом, с входной завеси до постели, вышитой ее рукой.
И совершенно неожиданно для жителей Садов, вырвавшись после трех дней томления на волю, окрестности залил яркий, сияющий белый свет. Казалось, освобожденная от света Штука выпустила в небо все свое серебро…
У Герды оставался один лишь вопрос. Уже заданный вслух О’Саной: зачем все это? Для чего половинная и целый? Есть ли в этом смысл?
– Не знаю, – ответил он. – А просто так, разве не нравится?
– Нравится, – прошептала она, касаясь пальцем его уха и невесомо гладя его. – Но только… я знаю, почему все разные.
Кай молча посмотрел на Герду, внимательно ожидая, что она скажет, и сердце ее сжалось от сладкой боли, от невозможного счастья, которое пришло к ней само. Она ответила:
– Если бы мир был идеален… как в сказке… Как трудно нам с тобой было бы искать друг друга в мире, населенном одинаковыми существами!
2002 г.
