НЕМНОГО О БЕЗНАДЕЖНОСТИ
/рассказ/
Впервые мы встретились с ней во время завоевания Саолли.
Ее армия состояла из ста воинов и пятидесяти человек сопровождения. Нас было около четырех тысяч. Начальник гарнизона предложил мне сдаться.
– Это безнадежно, господин, – сказал он. – Их целая сотня. Мы бы выстояли против троих или, может, пяти. Справиться с десятком было бы выше наших возможностей. Сотня – это издевательство.
– Мы не сдадимся, – сказал я. – Мы примем бой. Те, кто не доволен, могут вынести им мою голову на блюде.
– О чем вы говорите, – прошептал старик, опуская голову. – Никто не предаст вас.
Он, разумеется, не ошибался.
– Лорд Ива! Милостью Короля, мы предлагаем вам и вашей крепости сдаться. Я всего лишь ничтожный посланник Ее Высочества… – сказал тучный дипломат, одетый в несколько раз роскошнее, чем я, – …но от имени великодушной предводительницы, призываю вас не допустить кровопролития. На размышление вам дается два часа.
– Вас действительно привела сюда наследная Принцесса? – спросил мой советник Бриам, скорее от удивления, чем услышав мои мысли. – Но почему?
– О, сочту за честь ответить на этот вопрос, – с охотой объяснил ничтожный посланник, кланяясь. – Королевство огромно и старо. Королевский род властвует над нами бессменно вот уже тысячу лет. Накопившиеся древние обычаи подчас неясны, и могут показаться странными…
Лицо его скрывало довольство. То, что мы задаем вопросы, для него было знаком того, что мы сдаемся.
– Согласно одному из них, наследники трона обязаны уже в юности испытать большинство из того, что испытывают обычные подданные. Пройти через то, чем живут пекари и солдаты, мастеровые и прислуга. Учитывая, что представители королевской семьи живут и сохраняют ясность рассудка до двухсот лет, их юность и взросление заняты проживанием нескольких жизней, что очень пригодится им в будущем, при управлении государством. Ее Высочество живет сейчас пятую. Она уже была ученицей швеи, слугой лекаря, солдатом и офицером. Теперь она завершает обучение. Сейчас она военачальник.
– Но ведь она так молода… – произнесла Седим, моя кормилица, глаза которой были заплаканы и затуманены.
– Вы намекаете на то, что повелительница занимает пост лишь номинально, а в действительности управляет войском кто-то из офицеров-мужчин, – усмехнулся посланник, разводя руками. – Я понимаю. Трудно поверить в то, что юная девушка ведет сотню высших воинов королевства, не правда ли… Отдает приказы, которые беспрекословно исполняются. Принимает решения в переговорах и в бою… – он снова улыбнулся очень радушно и приветливо.
– Но если она ошибется? – прошептала Седим.
– Иногда она ошибается, – с достоинством кивнул посланник. – Нет ничего удивительного, чтобы ошибаться в столь юном возрасте, занимаясь неподобающим для девушки ремеслом.
Мои приближенные закивали, делая понимающие лица. Посол еще раз кротко улыбнулся, и с милой улыбкой вырвал их сердца:
– Но ее не поправляют, нет. Все делается так, как она сказала. Ведутся войны. Гибнут люди. Гибнут наши солдаты. Сопротивляющиеся гарнизоны и их крепости сметаются с лица земли.
Мы молчали.
– Но все же… – добавил он, – Ее Высочество великодушна. Она с завидным постоянством предпочитает бескровнейший из путей. И отдает приказы об атаке лишь в крайнем случае.
Мы молчали.
– Вы спросите, почему королевские подданные принимают это командование, даже зная, что оно бывает ошибочным, и озарено недостатками детства?.. – с пониманием осведомился посол.
Мы молчали. Посол улыбнулся и развел руками.
– Лишь потому что мы, познавшие за тысячу лет и тиранию самовластных взрослых, не проникшихся в нежном возрасте нужными ценностями, и разгул безобразия воссевших на трон самовлюбленных детей, последние несколько столетий превыше всего ценим значимость воспитания. В первую очередь, королевских особ. Для королевства ничего не значит потеря пары-тройки крепостей, десятка-другого высших воинов. Если закалка нужного качества стали дается такой крохотной ценой, мы рады и счастливы. И мы ведем настоящие завоевательные походы, преследующие реальные цели. Не потому, что нам нужны ваши разрозненные крепости. А потому что нам нужны разумные и опытные правители. Один разумный правитель у нас уже есть. В качестве истинного военачальника, в нашем отряде присутствует великодушная, осторожная и мудрая девушка. Без малого два часа спустя этот еще почти ребенок отдаст приказ уничтожить крепость не потому, что ее переполняет ощущение власти или радость разрушения. А потому, что так нужно – в нашей крошечной войне, в которой закаляется настоящая сталь.
Речь его произвела нужное патетическое впечатление на всех, кроме меня и моего старика.
– И поэтому, – сказал я, – вы привели сюда сто воинов вместо десяти.
– О, нет, – не раздумывая, ответил посол, кланяясь чтобы спрятать глаза. Чувствуя, что максимальную осторожность нужно проявить именно сейчас. – Сто воинов присланы не для защиты Ее Высочества. Обычно мы действительно берем с собой не больше двадцати, и этого всегда хватает. Но в этот раз мы привели с собой сотню. Не для того, чтобы драться. Не ради насмешки. Не чтобы испугать или подавить ваш моральный дух. Мы честны со всеми, кого завоевываем, и никогда не сделали бы этого. Сто воинов с нами – лишь знак уважения к вам, Лорд Ива. Мы многое слышали о вас. Мы знаем, как вы отважны.
– Довольно. Вы можете продолжать развлекать моих домашних рассказами. Я закончил с вами. Час спустя вы получите письмо, которое передадите вашей осторожной девушке. И после мы увидим, какова ее мудрость.
– О… – сказал посланник, опять склоняясь, чтобы дать себе время подумать.
Но я ушел из зала, не дожидаясь, пока он распрямится.
– Позвольте спросить вас, – тихо сказал мой старый начальник гарнизона. – Почему?
– Как ты сам думаешь? – пожал я плечами, стоя у окна, чувствуя тяжесть на боку, где висел меч, и на душе, где тлело сердце.
– Я думаю, мой лорд, – помедлив, честно ответил он, – вы чересчур отважны для этого боя. Слишком честны. Все знают вашу честность и доброту. Я знаю лучше всех. Думаю, что вы собираетесь вызвать на поединок одного из воинов принцессы. Думаю, вы проиграете его и погибнете, ибо, следуя вашей всегдашней чрезмерной серьезности, поединок будет до смерти. Думаю, через десять лет все будут воспринимать вашу гибель не как героический поступок, а как ужасную глупость. Ведь если бы вы сдались, королевский эдикт назначил вас управляющим, и все стало бы как раньше, а разница между свободным и вассалом оказалась столь незначительной, что через десять лет люди, живущие в спокойном, процветающем графстве, помнили бы о вас лишь как о сумасшедшем.
Он помолчал, рассматривая мою спину и тяжко вздыхая от любви ко мне.
– Действительно, – кивнул я, – они бы оказали мне честь управлять крохотным леном королевства, который из разбойничьей земли я превратил в спокойный и радушный приют. Вернули бы все мои привилегии и наделили бы дополнительным правом стоять в присутствии префекта провинции. Они взяли бы с нас не самые больше налоги, помогли бы со знаниями, с этой современной наукой, привнесли бы в нашу жизнь больше уверенности и нескрываемую гордость… Гордость, сравнимую с гордостью тетеревов. С другой стороны, конфликт с ними неминуемо привел бы к гибели половины гарнизона и позорному бегству оставшихся. Две тысячи матерей, столько же жен и еще больше детей оказались бы ввергнуты в величайшее горе утраты… Драться с сотней совершенно безнадежно… И почему, после всего этого, глупый лорд Ива собирается не сдаваться, и принимать бой?.. Что ты скажешь об этом?
– Я скажу, что вы просто запутались в понятиях долге и чести, мой лорд. Не можете принять неизбежное поражение, как нечто, предопределенное свыше, и отказаться от своей героической смерти во имя неизвестно чего.
– Неизвестно чего? – проронил я. – Тебе не известно, что такое Матушка Свобода, и что – Тетка Несправедливость? Ты не знаешь, почему с одной из них следует бороться, а за другую – умирать?
– Поверьте мне, – он почти заплакал. – Я знаю. Я сам учил вас этому… Но ведь не тогда, когда это совсем безнадежно. Не тогда…
– Поверь мне, – сказал я, оборачиваясь, – я не пошел бы драться с безнадежностью, если бы знал, что это бессмысленно. Но по мне, в этом есть смысл.
– Пожалейте, – задохнувшись, воскликнул он, падая на колени. – Пожалейте хотя бы меня! Я ведь вложил в вас всю жизнь без остатка, все что было!.. Вы ведь являетесь олицетворением всему, во что я верил и что любил…
– Именно поэтому, – прошептал я, наклоняясь и целуя его в сморщенный вспотевший лоб. – Именно поэтому я не сдамся.
Чайки кричали, подгоняя начинавшийся прилив. Письмо доставили, и вызов был принят. Заключенное законом чести перемирие расцвело пятнадцатитысячной толпой жителей моих деревень и крепости. Толпа, высыпавшая на широкое поле, пестрела всеми красками, говорливо шумела; мужчины и женщины жались друг к другу, с боязнью поглядывая на молчаливый квадрат воинов королевства, окружавших маленькую фигурку Ее Высочества. Мои подданные пришли посмотреть на бой. Некоторые из них плакали, радостным точно не выглядел никто. Повсюду неслись шепотки “Что он делает?!”, “Зачем?!” и “Не надо!” Они вправду любили меня – и мне было легче.
– Что ж, – объявил тощий и страдающий насморком глашатай, обводя нас с королевским рыцарем взглядом грустных серых глаз. Ему, как и всякому разумному человеку цивилизованной страны, претило мое самоубийство. – Поединок чести, до смерти одного из противников, оружие меч, доспехов нет, всякая магия запрещается. Готовы ли…
Мы с рыцарем синхронно кивнули. Он сорвал свой шлем и начал разоблачаться с помощью оруженосца.
– Что вы хотите сказать, господин? – спросил грустный глашатай, увидев мое лицо.
Бриам, которого я взял в качестве сопровождающего, вздохнул и, выйдя вперед, поклонился в сторону Ее Высочества.
– В знак уважения к нашей потере, – громко сказал он, – и потому что этот поединок будет освящен для всех родившихся в наших краях на столетие вперед… Мы просим Ее Высочество благословить обоих воинов. И того, кто бьется за правду, и того, кто за честь.
Ропот прошел по полю, как порыв ветра, качнувшего траву. Глашатай посмотрел на нас еще более грустно, и отступил назад. Мы не слышали, что говорилось там, в центре молчаливого строя. Но девушка подала руку телохранителям, сошла с повозки и оказалась рядом с нами.
Она была маленькая для своих шестнадцати, почти коротышка. Одета как мужчина, на женской фигуре форма слегка топорщится: никто не стал ее перешивать. Гладкие темные волосы, собранные в хвост, овальное лицо с большими глазами, словно удивленными, ровные тоненькие брови, какой-то совершенно детский нос, губы, слегка озадаченные. И маленькие уши, оттопыренные чуть больше, чем следует.
Рыцарь рухнул на колено, не закончив развязывать тесемки, брякнув своим железом. Я стоял на секунду больше, чем нужно, показывая, что для меня это не наследная принцесса, а просто девушка из чужих краев. Затем опустился. Телохранители отступили в стороны, зорко оглядывая толпу. Стояла непривычно-дикая тишина. Мы с рыцарем подняли головы. Принцесса смотрела на нас, пока глашатай представлял ее со всеми титулами и подробностями.
Что-то сказав своему рыцарю одними глазами, она повернулась ко мне.
– Лорд Ива, – произнесла она, голосом твердым и старательным, а потому еще более детским, чем даже эти беззащитные, открытые уши. – Зная а вас, как о человеке стальных принципов и чести в высшем ее проявлении, я не осмеливаюсь попросить вас сдаться без поединка. Но, Лорд Ива… благословить вас на самоубийство я тоже не могу. Здесь… и сейчас… я могу лишь восхищаться вами. И скорбеть за вас.
Нечто искреннее и доброе было в ее открытом навстречу ветру лице – она казалась очень, очень нежной. Я ощутил вдруг, что все это было сказано не ради долга или этикета. И даже не для того, чтобы понравиться будущим подданным. Остальные тоже поверили – толпа шумела, передавая стоящим сзади ее слова. Я моргнул и опустил взгляд, чтобы дать себе время передумать.
– Значит ли это, что вы подошли к нам ощутить во всей полноте чувство скорби и вины? – тихо спросил я, не мигая. Не передумал.
Лицо ее неуловимо потемнело. Рыцарь скрипнул кожаной перчаткой, сжимая кулак. Похоже, принцессу тоже очень любили среди своих.
– Порой, – так же тихо ответила мне девушка, – собственное благо и даже благо своего маленького баронства не может сравниться с благом большего количества людей. Не из-за их числа. А потому что так надо. Как в вашем случае, Лорд Ива. Вы собираетесь драться за то, что не имеет смысла и ценности. Ваша свобода абстрактна, и уже через год все ваши подданные поймут, что лучше быть верными вассалами королевства. И если я не сумею убедить вас, вы просто погибнете… бесцельно.
– Ива! – надрывно крикнули из толпы, безуспешно пытавшейся расслышать нашу беседу. – К черту свободу! Не дерись!
Секунду спустя пятнадцать тысяч человек орали, как бешеные, и в этом гвалте ничего нельзя было разобрать, кроме того, что большинство, в общем-то, считает точно так же.
Мы с принцессой были единственными, кто не повернулись на этот голос и не обратили внимание на вопли толпы. Мы продолжали смотреть друг другу в глаза. Я – потому что отворачиваться от говорящей с тобой принцессы не позволено, а эта чужая девушка, кажется, была достойна своего звания. Она – потому что искала внутренний отклик на сказанные слова.
Тем не менее, я прекрасно слышал все эти крики. И сделать то, что собирался, было теперь гораздо тяжелее. Гнусно сознательно ранить любовь тех, кто тебе предан, и нужно быть низким человеком, чтобы пойти на это.
– Что ж, – я опустил взгляд. Затем поднялся, встретился с ее лицом, теперь уже глядя сверху. Ожидание проступило сквозь сдержанность, два карих глаза тихо сияли звездным светом.
– Я отказываюсь от поединка, – громко сказал я в наступившей тишине. Затем сделал широкий шаг и оказался за спиной у принцессы. Меч блеснул, поймав солнце, приник к ее шее, как серебряное ожерелье, и я медленно, сосредоточенно развернул принцессу лицом к ее войскам. Я все еще видел, как проявлялась улыбка, родившаяся после моих слов. И чувствовал, как теперь она умерла в оцепенении. Принцесса, пораженная случившимся, двигалась словно во сне. Ее телохранители повернулись к нам и стояли, с открытыми ртами, как и половина присутствующих.
Глашатай высунулся из-за плеча вскочившего рыцаря, и на лице его грусть и усталость сменились удивлением и интересом. Две волны ропота прошли сквозь раздираемую противоречием толпу. Я ждал, пока сквозь нее же протиснется тучный посланник. Принцесса молчала, осторожно дыша. Я чувствовал ее обиду и напряжение в поникших покатых плечах. В руках, сжатых в кулаки. В домашнем детском запахе ее волос.
– Хм, – сказал посол, остановившись в шаге и даже не разводя руками. – Лорд Ива, вы нас поражаете. Вы что, взяли Ее Высочество в плен? – я кивнул.
– Но почему, почему вы пошли против чести, против благородства, за которое всю жизнь так яростно сражались?! – еще более недоверчиво, с некоторой долей патетики воскликнул он. – Как вы могли запятнать свою кристально чистую честь таким… омерзительным деянием?! И, главное… ради чего?!
– Да ради того же, – нехотя ответил я. – Убирайтесь прочь с нашей земли, оставьте нас в покое на веки вечные, и тогда я отпущу вашу драгоценную наследницу, которую вы все так любите. А если не уберетесь, я прибью ее без лишних разговоров, вы зачистите окрестности, и все будут счастливы таким кровавым оборотом дел. Но вы ведь представители великодушного королевства… Так что, даю вам два часа на раздумья. Принцесса! Вы пойдете сами или вас вести вот так?
– Ваше высочество, – вопросил посланник, низко склоняясь со скорбным лицом, – мы все ждем вашего решения и поступим так, как вы скажете.
Ее легкая рука коснулась моей ладони. Я ослабил нажим и убрал меч. Молча растирая горло, принцесса глядела в землю, и я готов был поклясться, что она готова зашипеть от негодования, и одновременно провалиться под землю от стыда. Однако, “мудрая и осторожная девушка” быстро обрела над собою власть.
– Я решила, – громко и чуть-чуть скрипуче сказала она, – что мы с Лордом Ивой направимся, куда он скажет, и будем говорить о нем и его решении. Час спустя мы вернемся, и огласим вам результат переговоров. До тех пор приказываю вам оставаться на месте и не причинять вреда здешним жителя, если они сами вас не тронут.
Она глубоко вздохнула и с трудом подняла на меня взгляд. Лицо ее все еще пылало.
– Пойдемте, – дернув плечом, сказал я.
Прилив достиг наивысшей высшей точки, и охрипшие чайки устало стелились над берегом, как в ветреную погоду ветки ивы над речной водой.
– Куда вы меня ведете, могу я спросить?
– Здесь неподалеку есть прибрежная пещера. Прилив до нее не добирается, и потому там сухо, чисто и тепло. Я прятался там в детстве.
– Что ж, – кивнула она, глядя на море, – приятно начинать завоевание нового владения с экскурсии по примечательным местам.
– Вы все еще уверены, что завоюете его? Значит, наш предстоящий разговор – фикция?
– О, нет, – тихо и зловеще уверила она, – наш разговор с вами далеко не фикция. Вы испытаете на себе всю его тяжесть, поверьте.
Я против воли улыбнулся.
– Я кажусь вам смешной? – замедлив шаг, внимательно спросила она.
– Нет. Вы кажетесь мне отважной.
– Столь же отважной… как вы сам? Прославленный рыцарь Ива? – спросила она так вкрадчиво и вместе с тем столь пронзительно, что мне стало не по себе.
– Теперь гораздо более отважной, – просто сказал я, глядя под ноги, – гораздо более, чем этот рыцарь.
– Вы ведь страдаете от того, как сейчас поступаете. Почему же вы делаете это, – с непониманием спросила девушка, и я снова почувствовал, что ей очень не все равно.
– А вы, кажется, действительно тот чистый и добрый ангел, которого описывают бродячие поэты.
– Лучше отвечайте, чем смеяться. Будет больше чести.
– Хватит вам. В глазах моих подданных, чести мне уже ничто не прибавит. Глаза ваших для меня что шелуха, а в моих собственных я все делаю как надо.
– А значат для вас что-нибудь… – хотела спросить она, но замолчала и отвернулась.
Я понял, и удивился слегка. Потом услышал, как ответило сердце.
– Значат, – ответил в сторону, не особенно желая смотреть ей в глаза. Она вздохнула. Остаток дороги мы преодолели в молчании.
– Вот вход, – указал я, – следуйте за мной.
Пещера была действительно чистой и уютной. После того, как мне исполнилось тринадцать, я почти не заглядывал сюда, но новые хозяева Логова поддерживали в нем священный порядок. Их драгоценности – осколки глиняных кувшинов, блесна и старые удочки, раковины и перештопанные сети лежали на своих местах, как приношения духам моря и гор.
– Присядьте здесь, – сказал я, расстилая свой плащ на троне, с которого оглядывал макушки своих худых и проворных вассалов когда-то давным-давно. Она села. Поза у нее была совершенно не военная и не мужская. Сдвинутые колени, руки на них, слегка наклоненная вправо... Вместо формы само по себе представлялось атласное белое платье с жемчугом, и сетка в аккуратно убранных волосах.
– Хотите пить?
– Ничего я не хочу, кроме объяснения.
– С чего вы взяли вообще, что я буду перед вами объясняться, – с досадой усмехнулся я.
– Ни с чего. Вы просто это сделаете, – ледяным тоном ответила она. – Иначе мое терпение закончится, и вы тут же ответите за свой поступок.
– Вы же сдались мне, помните? – спокойно сказал я, насмешливо на нее глядя. – Согласились стать моей пленницей, так ведите себя подобающе. Или же мне придется напомнить вам, что раз уж, находясь под угрозой смерти, будучи беспомощной, вы выбрали жизнь и послушание, то нарушать этот ваш выбор теперь, когда вы удобно сидите на моем плаще и на моем бывшем троне, попросту бесчестно.
– О, разговор о бесчестности с вами так притягателен, – заметила она, краснея совершенно не от стыда, – и ваше поучение заставляет меня так устыдиться!..
– Но принцесса, – делано-обескуражено заметил я, – вы же не собираетесь идти по моим стопам и повторять мое падение?!
Она слегка побледнела, и теперь лицо ее было как пятнистый розовый мрамор.
– Хорошо. Я, действительно, поторопилась с выводами. А что будет, если я попрошу вас объясниться?
– А что будет, если я попрошу ваше войско уйти и не возвращаться?
– О, – вымолвила принцесса, – вы невыносимы.
– Гораздо менее чем ваши воины.
Столкнувшись с железом этой логики, она получила еще одну царапину вдобавок к тем, что сейчас занимали половину ее воспетого менестрелями доброго и ранимого сердца. Взгляд ее стал усталым и грустным.
– Вы не понимаете, лорд Ива, – сказала она. – Как же вы не понимаете… что для меня важно…
– Почему? – спросил я, удивленный, пристально на нее глядя. – Почему вам так хочется знать, что я из себя представляю?
– О, – задохнулась она, вскакивая, – да что вы себе позволяете, в конце концов!
– Прошу прощения, – смиренно сказал я, сбитый с толку. – Хм. Но все же, просто, без всякой подоплеки, почему вам не все равно?
– Да потому что, что бы вы там не думали, решение о дальнейших действиях принимать буду я! И чтобы оно было справедливым, я должна дать вам оправдаться!
Лицо мое стало удивленным.
– Я понимаю, ваше драгоценное воспитание, и все остальное… Но как может дитя, взятое в заложницы, принимать решение о своей собственной судьбе и о судьбе всех окружающих? – тут на смену удивления незаметно подкрался сарказм:
– А вы уверены, что по истечении часа сюда не вломятся ваши рыцари и не отобьют вас, наплевав на честь?
Это было прямым оскорбление и ее, и ее рыцарей, и всего королевства. Принцесса навряд ли когда-нибудь сталкивалась с таким. Что скажет ее хваленая мудрость?
– Вы… да вы просто…
Внезапно она вся сжалась, как от злости, и оборвала сама себя. Негодование кипело в ней. Сев, она выдохнула. Еще минуту сидела молча, успокаиваясь и размеренно дыша. Я молча ждал, рассматривая то ракушки, то ее выпрямленную как струнка спину и змеящийся темный хвостик.
– Знаете, лорд Ива, – наконец совершенно без эмоций сказала она, – вы за столь краткое время умудрились причинить мне неприятных переживаний больше, чем все предыдущие враги и оппоненты, чем очень меня опечалили. Но, так или иначе, в последний раз повторяю: решения здесь принимаю я, а все им следуют. Как бы это для вас не звучало, за мной право сильного, прошу меня простить. То, что я согласилась быть вашей пленницей, ничего не значит, и вскоре вы это поймете. Однако, перед тем как начнется все дальнейшее, я все же очень прошу вас… рассказать мне.
Вот чертовка, подумал я печально, глядя как неподвижно и ровно она сидит, скрестив руки на коленях и глядя куда-то мимо меня.
– Как пожелаете, – кашлянув, сказал я, подумав, что жать сейчас бессмысленно. – Хотя рассказывать особо нечего. Я просто не желаю примириться с вашей сладкой ложью о том, что под властью королевства моим людям будет лучше житься. Власть чужих людей – это власть чужих людей, это несвобода в любом, даже самом мелком деле. И как его не приукрашивай, завоеватель остается завоевателем. Даже с таким лицом, как у вас.
Она не дрогнула.
– Отдавать моих людей без борьбы я не намерен в любом случае. Смерть моя там, на поле, действительно была бы бессмысленной. И потому я сделал единственно возможное: взял вас, чтобы обменять на свободу для них.
– Как же вы будете править ими после того, как покрыли себя бесчестьем? – спросила она, глядя на меня очень внимательно.
– Кто вам сказал, что я собираюсь ими править. Я собираюсь отпустить вас, когда мне дадут королевские гарантии неприкосновенности моих людей и их земель, и затем уйти куда-нибудь. Ну, если ваши доблестные воины вдруг не предадут условия и не задержат меня.
– То есть, вы бросаете собственную честь и жизнь в пыль, надеясь при этом на честь короля и его обещаний, – резюмировала она, чем-то недовольная, но внешне спокойная.
– Да.
– Вы верите в честь королевства?
– Конечно, верю. Глядя на вас – в особенности.
– Все же, зачем вы делаете это?
– Ради блага моих людей.
– А если им будет лучше принадлежать мне?
– А если я посчитаю, что чьим-то грязным сапогам будет лучше принадлежать мне, ведь я их начищу – мне можно сразу подойти и забрать их?..
– Мы говорим о людях, а не о сапогах! – повысила голос она.
– О людях? – в тон ей откликнулся я. – Так для вас они все же люди, а не пункт на карте и новый налог? Вы пришли к ним как к людям, а не как к еще одному беззащитному поселению?.. Нет, милая, для вас они всего лишь новая пара сапог!
– Не смейте так говорить со мной! Я вам не милая!
– Нет? Разве?.. Вы так пытались ей казаться.
Она побледнела еще сильнее, чем раньше. Обида на несправедливость кружилась в ней со свистом холодного ветра перед ураганом, и то, что ответить такому черствому человеку ей было нечем, этот ветер еще более усиливало.
– Вы просто играете словами! – угрожающе воскликнула она, вскипая. – Играете со мной словами!
– Только словами?! – меня вдруг пронзила нешуточная злость на эту ославленную девочку, в шестнадцать лет взявшуюся судить о пятнадцати тысячах моих сапог. – Я предпочел бы дать вам не словесный урок, куда более поучительный, чем театральные сценки ваших воспитателей! Вы бы на собственной шкуре ощутили, как чувствует себя отнятый сапог!
– Что вам мешает! – воскликнула она, вытягиваясь, как струна, и источая ярость пополам с презрением. – Ведь я же ваша пленница! Вы уже пали, предав честь, которой славились, ради того, чтобы унизить меня, своего врага! Так дайте себе волю, сделайте мне еще больнее, это так просто – стать ничтожеством, чтобы отомстить!
Шагнув к ней, я одним движением вздернул ухоженную и гладкую девочку, как мешок и, тряхнув ее, прижав спиной к стене, почти вплотную приблизил свое лицо к ее лицу.
– Сейчас я сдеру с вас одежду, и сделаю с вами то, что обычно делают ваши солдаты с женщинами завоеванных городов и деревень, когда вы в их сторону не смотрите. Но вы не беспокойтесь, ни в коем случае, примите это как должное, ведь избежать этого невозможно! Поверьте, после того, как я обесчещу вас, я возьму вас в жены – и вам так прекрасно, так уютно будет у меня за спиной! Гораздо лучше, чем в королевстве – по крайней мере, не придется жить чужими жизнями и играть чью-то роль! Нет, не сверкайте глазами, не брыкайтесь, висите смирно, черт возьми, ведь у меня право сильного! И чтобы вы там себе не думали, решения здесь принимаю я!..
Миг она смотрела на меня, и изнутри ее поднималась черная волна, которая смела бы все вокруг. Но сквозь пелену гнева, ее глаза вдруг увидели меня, расширились, и сделались ужасно пустыми. Из них как будто во мгновение ока вытекла вся вера и вся жизнь. Она повисла в моих руках, утратив всякую волю, словно провалившись в колодец темноты.
Хоть я и понимал, что абсолютно прав, мне стало тошнее тошного, я опустил ее так бережно, как смог, и опустился у ее ног.
Несколько мгновений она закрывала лицо руками и прятала глаза. Затем взгляды наши неминуемо встретились.
– Что вы… делаете… зачем вы… так… – прошептала она и заплакала.
Что-то глухо ударило меня изнутри. Как птица бьется о скалы, падая с неба. Я только сейчас понял, что в ее крике, во всех ее упреках отчетливо прозвучала не ненависть, не презрение, а удивившая меня боль. Ей было больно, оттого, что я предал какие-то несчастные идеалы. Можно ли такое представить? Она действительно так чиста, как говорят?
– Вижу, вы в самом деле добры и великодушны, принцесса, – тихо сказал я. – Мне неприятно причинять вам боль. Я потому и не хотел говорить с вами, ибо агрессия королевства узаконена другими людьми, и им принимать решения. Вы, простите, все еще ребенок. Вам стоит хотя бы временами быть открыто-хрупкой, ранимой и незащищенной – чтобы доверенные лица королевской семьи защищали и утешали вас.
Не знаю, к чему я говорил все это. Наверное, от усталости или, скорее, от безнадежности своего положения. Я ведь знал, что в таких вещах честь не играет никакой роли, и что вскоре принцессу преспокойно возьмут из моих рук. Я ведь просто ставил медведю муравьиный ультиматум, действительно не в силах смириться с неизбежностью.
Принцесса, однако, выслушала меня более-менее спокойно. Постепенно выплывая из черного омута, в который ее сунули лицом. Лик ее был окрашен тенью задумчивости. В глазах, сменяя боль и разочарование, отразилось понимание.
– Я очень хотела вас понять, – прошептала она, все еще не окончательно придя в себя. – Вы всегда казались мне очень сильным и верным. Сейчас я просто испугалась… что ошибалась все это время, что вы совсем не такой.
Ах, подумал я, наконец-то осознав, что ее так болезненно тревожило, ради чего она согласилась идти со мной, и почему так настойчиво расспрашивала.
Да ведь, похоже, лорд Ива с его славой примирителя разбойников олицетворял для этой доброй и честной девочки высокие идеалы. И шла сюда она не просто получить урок и не просто завоевать Саолли – а воочию увидеть его.
Как странно было понять все это – вещи, вселяющие тепло и надежду, в максимально безнадежном положении, когда ничего уже не исправить... Как капли росы в раскаленный песок, они должны были исчезнуть без следа. Но они остались.
– Что ж, – качнула головой девушка, не видя, как горит мое лицо, отражающее совершенно несвоевременный стыд. – Теперь я понимаю вас. Как глупо и печально. Вы поступили бесчестно ради вещи, более важной, чем честь.
Разговоры про честь мне порядком надоели, потому я вздохнул и отвернулся.
– Вы выяснили все, что хотели?
– Не все, – странным тоном сказала она, будто бы даже виновато. – Но все, что было нужно. И, Лорд Ива…
– Что еще?
– Я снова хотела бы… сказать вам, что восхищаюсь.
Лорд Ива вздохнул с досадой. Когда он поднял голову, ее лицо было практически рядом.
– Мне очень жаль вас, – сказала она тихо, вглядываясь в меня. – Вы пострадаете незаслуженно. Я буду… помнить о вас.
Глядя в звезды, которые уже почти пролились на землю сверкающим дождем, я вдруг ощутил предательскую жалость к себе. Это было столь непривычно и по-дурацки, столь из детства, когда избалованный мальчик жалеет себя, лежа в темной комнате и упиваясь своим воображаемым героизмом, что я едва подавил дрожь отвращения.
Она заметила это и отнесла на свой счет. Резко отстранилась. Чужим, грудным голосом ребенка, переживающего драму, сказала, не поворачиваясь:
– Да, понимаю. Вы можете ненавидеть меня, и презирать меня. Я олицетворение жадного, и жестокого врага, который ходит и отнимает у всех сапоги. Я… – совершенно невероятно, но ее почти трясло. Девушке, запоздало подумал я, совершенно не хотелось отдавать приказы об уничтожении новой крепости и половины ее солдат. Не хотелось видеть похороны умерших воинов, салютовавших за час до того. Да что там – живя этой пятой жизнью, она уже не хотела, видимо, быть и наследной принцессой, потому что королевство с его порядками и собственная семья стали для нее отвратительными и неправильными. Но, разумеется, делала все это, стараясь остаться доброй, и великодушной, в то же время исполняя свой долг. Типично для правителя – пройти через все это. Но впервые так близко от моей руки – мы тут, в Саолли, управлялись куда как проще.
– Бедная вы девочка, – сказал я, с трудом поборов жалость и желание коснуться ее плеча, – вот идиоты эти ваши воспитатели. Так же можно свести с ума.
– Нет-нет, – тихо ответила она, потому что, кажется, всхлипнула, – они в этом не виноваты. Все так, как есть. Пожалуйста… оставьте меня.
Просьба ее была умоляющей. Что-то призрачно-синее мелькнуло у меня перед глазами, словно небо, сложенное в один длинный цветочный лепесток. Эхо далекого крика металось в груди, как чайка над прибоем, руки стали тяжелыми, мысли вскипели и выплеснулись, как из лопнувшего котла. Мне никогда, наверное, не было так стыдно. Я повернулся и вышел.
Отлив был в самом разгаре. Мокрые камни пяти шагов вниз, и еще ниже, блестели в лучах заходящего солнца. Сотня мальчишек и девчонок расселась по валунам, ожидая меня. Они-то знали, куда пойдет с пленницей их лорд.
– Ива! Ива! – вскакивая, закричали они тревожно, печально и радостно, как северные ветры, и стонущие в бурю, и свистящие. – Ты женишься на ней? Да?
Я посмотрел на них с насмешкой. Но смеялся я над собой.
– Пошли вон, – махнул рукой, и их как ветром сдуло.
– Давай быстрее! – возмущенно крикнули последние, прячась за камнями. – Нам холодно!
Я беззвучно засмеялся бы, если бы не чувствовал себя опустошенным. Что-то роилось в моей голове, складываясь в глиняный ком. Руки искали себе места и не находили его. Ноги хотели то ли отвалиться, то ли помчаться куда-то навстречу гаснущему солнцу, уже почти дотлевшему в груди. Так странно я себя никогда еще не чувствовал.
Постояв так с минут десять, я вздохнул и пошел обратно в пещеру
– Лорд Ива, – сказала она, когда я встал напротив. – Я думаю, мы с вами закончили. Я приняла решение.
– Что ж. Рад буду выслушать его.
– Ваша жертва была не напрасной. Мы уходим сейчас же.
Сумрак изменился, или это я моргнул.
– Что?
– Вы убедили меня. Я не могу вам ничего гарантировать, ведь когда мы возвратимся в столицу, мой отец будет решать и, скорее всего, снова пошлет к вам воинов. Но… так мы будем хоть немного в расчете.
– В расчете?
– Так я исправлю часть зла, причиненного вам и… им всем. На ваше бесчестье ляжет мое. Мы будем… квиты.
– О каком вашем бесчестье?..
– Лорд Ива, да что с вами. Вы пошли против гостеприимства и перемирия, я не выполню приказ командующего. Оба мы будем жестоко наказаны, и это будет справедливо. Ведь я не могу сделать для вас большего.
– Бог мой, – с трудом произнес я, глядя на эту деловитую девушку, которая десять минут назад безвольным призраком висела у меня на руках. – Да вы… несносны!
– Что вам теперь-то не нравится, – озадаченно переспросила она, даже не удивляясь, просто глядя на меня, как послушная птичка.
– Вы, – ответил я, не зная даже, что хочу ей сказать, – да вы просто…
“Бесценны”, мелькнуло в голове, и я почти сказал это.
– …позабыли, что я собирался дождаться королевских гарантий. А не отпускать вас восвояси. Но, разумеется… я вас не держу. Я и так очень виноват перед вами. Глупо приносить свои извинения. Но все же…
Она смотрела на меня, склонив голову на бок. На лице ее наконец-то родилась та едва заметная улыбка, которую я так жестоко оборвал там, на поле.
– Лорд Ива, – сказала она, прямо-таки безудержно расплываясь, – глупо мне в этом признаваться… Но все же… Все это время я не ждала вашего разрешения уйти. Как не ждала того, что рыцари явятся меня спасать. В любую минут, начиная от вашего поступка, я могла уйти самостоятельно, в любой момент. Вы же не могли причинить мне никакого вреда. И все мои люди об этом знали.
– Что? – спросил я.
– Это пятая жизнь, Лорд Ива, которую я живу за других. Третьей была жизнь солдата. Я служила в отряде младшего брата. Понимаете? Я – высший воин, уже три с половиной года.
Я шагнул к ней, нахмурившись. Я попытался взять ее за плечи, поняв внезапно – вот чего я хочу уже полчаса. Она почти не двинулась, но свод пещеры перевернулся, прикосновение бросило меня на колени, и я уткнулся щекой в камень рядом с ее ногой.
– Простите, Лорд Ива, – говорила она быстро и виновато, – пожалуйста, простите. Это уж слишком, я понимаю, это…
– Замолчите же, – прошипел я, не двигаясь, не в силах поднять лицо и встретить ее взгляд. Я писал чуть выше, что никогда в жизни не испытывал такого стыда. Я ошибался.
– О, Лорд Ива, – с жалостью промолвила она спустя полминуты, не вынеся тягостное молчание. – Ну простите меня, пожалуйста! Оскорбите меня еще разок, вам станет легче.
– Да вы просто цветок, – мучительно выдавил я, собрав все свое мужество, и от всей души оскорбляя ее, – чище и прекраснее которого нет никого на свете... Вот все, что я хочу вам сказать.
– Зачем вы говорите это, – прошептала она, краснея и отворачиваясь, – я была с вами не честна. Дважды. Трижды. Я и сейчас с вами не честна!..
Я посмотрел в распахнутые глаза, на мучительно изогнутые губы и пурпур щек, на открытый лоб и нежный овал лица, на этот детский, страдающий кончик носа. Ее подбородок дрожал. Глиняный ком во мне лопнул и осыпался. Дотлевшее сердце погасло и вспыхнуло с той запредельной яркостью, какая бывает раз в жизни. Ничего не видя в этом свете, кроме нее одной, я хрипло ответил:
– Да нет же. Все ваши “нечестности” только тени, а сами вы солнце. Я не думал, что могу встретить солнце здесь, не на небе. И счастлив, что его встретил. Счастлив, что встретил вас.
Взгляд ее метнулся к моим глазам, прыгнул прочь, вернулся, ресницы затрепетали, руки взлетели и опустились, снова взлетели – и легли мне на плечи, совсем ослабшие.
– Лорд Ива, – возразила она чисто и искренне, сгорая в том же свете, что я и, – вы не понимаете. Это я искала вас, с самого детства, когда вы были еще разбойником, а мне исполнилось шесть лет, и я прочитала про вас поэму. Я не случайно пришла сюда, заканчивать пятую жизнь перед началом своей настоящей. Я хотела увидеть вас… и попрощаться. И я… так рада, что увидела вас! Вы оказались еще честнее, чем я думала, а я думала, что и таким-то быть невозможно! Вы оказались… как ненастоящий, но все же такой настоящий. Знать вас – величайшая радость в моей жизни, правда!
Тяжесть невесомых рук, запах ее волос, гладкость кожи и алый мак склоненного лица были невыносимы.
– Что же вы молчите, – едва слышно сказала она.
– …Что ж, – сказал я после долгой паузы, не прекращая ей любоваться. – Теперь мы увиделись, ваше высочество. И можем… попрощаться. Право, жить, зная вас, гораздо лучше.
– Я… тоже так думаю, – прошептала она, тыльной стороной ладони касаясь губ.
Отлив опустился к низшей точке, и прибрежные протоки обмелели.
Мы вышли из пещеры, как пьяные. Я вел ее обратно, с каждым шагом угасая и погружаясь в никуда. Она шла за мной послушно, с принятым решением навстречу наказанию.
Глашатай объявил о решении Ее Высочества, и войско собралось очень быстро, пока мы с ней смотрели друг на друга. Тучный воспитатель очень хитро глянул на меня, и, улучив момент, кивнул удовлетворенно. Очевидно, я идеально вписался в его понятие о необходимом Ее высочеству уроке. Возможно, мной изначально манипулировали именно ради такой вот оказии. Тяжесть морального выбора, и прочее – вернувшись, он наверняка получит заслуженную медаль.
Все это время мы с принцессой, как умирающие от жажды, не отпускали друг друга взглядами. Сеть наших взоров оплела поле. Теперь я вел под уздцы ее коня, совершая один из обрядов гостеприимства – проводы. Несколько тысяч моих подданных тащились в отдалении с еще более несчастным видом, чем был у нас с принцессой.
– Я прощаю вас, Лорд Ива, – сказала она перед расставанием, – прощаю вас за нарушенные гостеприимство и перемирие.
– А мне не за что вас прощать, – ответил я, отпуская ее коня.
Она оглянулась один раз, будто бы случайно, затем угасающее солнце поглотило ее и сопровождающих, и угасало за горизонтом вместе с тем, что догорало у меня в груди.
Я вернулся домой, как будто во сне, и никто не подошел ко мне по дороге. Замок был пуст, все небо занимали теснящиеся тучи. Чайки носились низко, зазывая дождь. Оборачиваясь, я всякий раз видел ее исчезающее в солнечных лучах лицо. Закрывая глаза, я видел его рядом со своим, там, в пещере.
– Что с вами, мой лорд? – спросил мой старик две недели спустя. – Вы вытащили нас из самой безнадежной ситуации, какая только бывала на моей памяти! Вы еще больше прославились во всех краях от моря до великого тракта. О чем же вы печалитесь?
Я посмотрел на него, не видя, и ответил:
– Дед, я вытащил вас из одной безнадежности, чтобы загнать себя в другую, куда более тяжелую. Я люблю принцессу, дед. Люблю ее всем сердцем.
– Но это… совершенно безнадежно, мой господин! – воскликнул он. – Она же будущая королева! Учитываю вашу славу и привлекательность, мы бы могли сосватать вас с баронессой или, может, графиней. Договориться с герцогиней было бы уже выше наших возможностей. Наследная принцесса – это издевательство!
– Плевать мне на издевательство! – злобно рявкнул я. – Мне все равно, не могу я тут оставаться!.. Приготовь коня и вещи, я отправляюсь сегодня вечером. А те, кто недоволен, могут плюнуть мне в спину, когда я уйду.
– О чем вы говорите, – прошептал старик, опуская голову. – Никто не задержит вас. Все только скажут… Удачи вам, господин Ива, в вашем самом глупом и безнадежном в мире предприятии…
Он, разумеется, не ошибался.
29-30 января 2004 г.
