САД
/минюатюра/
Адам посмотрел в небо и тяжко вздохнул. Солнце палило невыносимо. До вечера было еще далеко.
Собрать апельсинов, подумал он, отыскать парочку бататов, потолще (что она делает с ними – варит, что ли?) и дюжину зеленых бананов… ну, ясно для чего. Виноград, черно-фиолетовый, гладкие папайя. Киви, мохнатые, маленькие, один кокос. Не позабыть про эти… как их?.. Забыл.
Солнце палило по страшному, желая отмстить человеку за будущее использование в качестве батарейки. Впрочем, до этого была еще тьма времен, и Адам про это не помнил. Пока же ему предстояло собирать фрукты и приносить их жене, чтобы они могли съесть их и посидеть вдвоем у водопада, погулять по лугам или поваляться в тени, считая количество листьев пальмы Хап-хап. Больше, собственно, здесь делать было нечего.
Вообще, подумал Адам, до появления Евы жизнь шла ужасающе скучно. День и ночь бродить по рощам и проплешинам, кущам да пущам, купаться и обсыхать на ветру. Хватать колючки и занозы, блаженно щуриться, благодарственно бормотать и выдергивать их, удивленно чувствуя непонятный зуд. Вечером, после сытного обеда из кого-нибудь, кто приходил в этот раз, нужно было укладываться спать, чтобы утром снова вставать и гулять, гулять… Бр-р-р-р, даже вспоминать не хотелось.
Конечно, обзывать животных дело интересное, но даже они когда-нибудь кончаются, а от этого хоровода примерно на седьмой месяц начинает невыносимо болеть голова. Когда Папа предложил ему назвать последовательно шестнадцать миллионов сто тридцать тысяч двести семьдесят два вида невидимых глазу бацилл, Адам понял, что впервые в жизни столкнулся с неразгаданным. Ева стала загадкой номер два, ведь до сих пор оба не знали, зачем она. Змей подсказывать не собирался, все звал куда-то на окраину, к яблоням, но в последние месяцы было слишком жарко, что б туда идти. Кроме того, Адам почему-то не любил яблок, а Ева их еще не пробовала. Им и так было хорошо вдвоем.
Солнце поливало бескрайнее пространство Эдема, согнутую спину Адама, собирающего бататы в кучу, чтобы выбрать из них пару больших. Радужные попугаи крикнули пару раз заливистыми голосами, покряхтели сипяще, жалуясь на духоту, и зашумели крыльями, взлетая друг за другом.
Тропинка обратно, протоптанная за Бог знает сколько хождений, вилась меж деревьями – мохнатыми и скользкими, покрытыми шкурой, корой, или, может, коровидной чешуей. Им Адаму также пришлось выдумывать имена. Ох, Папа, сколько же он возился с Евой, вдалбливая бедняжке каждое из бесконечных слов, заставляя учить примерно по пять сотен в день, от начала и до конца. Года за четыре разобрались. Остались минералы, не изученные до сих пор, но это было не слишком важно: в жизни камни как-то не надобились, а до гор было слишком далеко. Ну да, умом она была не сильна, зато умела готовить и… какова грация!
А каковы амбиции, заметил как-то Змей, лениво развалившись у Адама на коленях, обвивая правую руку, раздвоенным жалом скользя по среднему пальцу. Проглотит и не заметит. Не умещусь я в ней, лениво ответствовал Адам. Так ведь проглотит по кускам, усмехнулся Змей, как только придумает пилу.
Ева танцевала где-то неподалеку, а потому когда Адам с фруктами спустился с плато в сень нависающих крон, сквозь просветы он увидел белое скользящее пятно, ее тело.
Морда скользкого, покрытого мелкой рябью Змея свалилась словно с неба, на деле свисая с какой-то из лиан. Глаза сверкали яростью и злостью, то есть для Адама чем-то совершенно бессмысленным.
– Эй, скороужес-смертный, подож-ж-ж-ди-и-и-и-и.
– Подождать? – удивился Адам. – Что это?
– С-с-с-с-с-с-с… Прос-с-сто сядь и ничего не делай, хорош-ш-ш-о?
– Ну ясно, а зачем?
– Да ты только и делаешь, что ждешь, – уже не шипя, буркнул чем-то раззадоренный Змей, сегодня явно бывший не в духе. – У меня план горит, подожди еще немного. Тем более, уже с-с-скоро.
– Ладно, – пожал плечами Адам, усаживаясь на траву и начиная чистить апельсин. – Подожду. Ты позови потом.
– О, да. Пос-с-сову.
Змей, не обращая на мужчину никакого внимания, пополз, сверкая телом и извиваясь, к танцующей Еве. Вполз ей на коленку, когда та делала очередное па, зашипел, когда вскрикнула, и, обмотавшись вокруг тонкой шеи, зависши вплотную перед лицом, торопливо прожужжал:
– Хочешь, женщина, стать сильнее мужа своего?
– Хочу, – не раздумывая, ответила Ева, еще толком не зная, что имелось ввиду, но женским инстинктом чувствуя, что вещь стоящая!
– Тогда следуй за мной ко Древу познания Добра и Зла, кое лишь Бог пользует, от вас с Адамом укрываючи! Там ты вкусишь плод познания Добра и Зла, и станешь не в пример мужа своего сильнее, мудрее и красивей, – он улыбнулся, растянув пасть до дырчатых ушей.
– Не-е, не пойду никуда, – ответила Ева, сообразив, что именно требуется. – Жарко. Адам скоро бананы принесет.
– Проклятье рода человеческого, шлюха похабная, – взъярился Змей, разевая пасть и шатаясь, как пьяный, перед самым евиным лицом, отчего ее бросало то в холод, то в жар. – Я говорю тебе, двуногая, хочешь стать – сумей решиться!.. – увидев ее испуг и подумав, что снова сорвется, он поумерил прыть.
– Ладно, не пугайся. Не надо трястись. Не хрипи! Ах, ну я уже расплетаю, расплетаю… – шелестя шкурой, он сполз с шеи на плечо, липкой кожей обтекая его, и Ева смогла как следует вздохнуть, едва удерживая голову прямо, стараясь не трястись от боязни, чтобы не раздражать его, загоняя поглубже неясный страх перед холодноглазым. Ей очень захотелось, чтобы пришел Адам, которого чешуйчатый, по-видимому, не пугал.
Змей тем временем как-то странно пучился, увеличивая в размерах ту часть, в которой обычно покоятся проглоченные птички или крольчата прежде чем раствориться во тьме утробы.
– Зная, что ты поленишься, я принес его прямо сюда, – прогундосил он, с трудом не сглатывая, подозрительно оглядываясь по сторонам. – Вот он, Плодж пожнания Добжра и Жла, тьфу ты, Господи, еле вышел, кха-кха! – на ладонь Евы упало румяное алое яблоко, какого она прежде еще ни разу не видела.
– Ой, какой мокренькое, – обрадовалась женщина, изнывающая от жары, не знающая брезгливости, а потому стремящаяся быстрее попробовать его. Змею, однако, такой подход был не с руки.
– Чего ты делаешь, почтисовсемужесмертная?.. – устало и раздраженно прошипел он, оплетая руку и не давая ей сунуть плод Познания в рот. – Зачем ты хочешь его съесть? Чтобы напиться? Пей тогда воду из вон той лужи, какая разница?..
– Что ж мне с ним делать? – мученически вопросила Ева, желая съесть яблоко как можно скорее.
– Кусай с желанием стать сильнее и умнее мужа своего, поняла?
– Ага, – глазки евины загорелись задором и упомянутым женским чутьем. Она приложила ароматный плод Познания к губам и надкусила его.
Свежий ветер и огромная морская волна развернули ее, проходя насквозь, продираясь сквозь кожу и кости, через жилы и сердце, колотящееся быстрей. Кровь брызнула из носа, прокушенная губа отозвалась болью – первой болью из всех, осознанных за короткую долгую жизнь. Несколько мгновений женщина стояла, вытянувшись, как струнка, впитывая входящий в нее поток, необратимо меняющий ее суть.
– Хе-хе, – довольный, рассмеялся Змей. – Теперь, моя душка, можно звать и муженька. Ой, а что это у него между ног болтается?
Ева застыла, глядя на подходящего к ней запыленного Адама с фруктами в руках, и взгляд ее был новым, впервые осмысленным. Дьявол, да он, оказывается, был красив!
– Милый! – восликнула она, повисая у него на шее, заставляя выронить бататы и что-то еще, чувствуя, как волнует прикосновение, как хочется сжать посильней. – Я так соскучилась!.. Ох, какой ты сильный! Какой большой! Какой… – она поцеловала Адама, против воли, инстинктивно, впиваясь в мужские губы, как в виноград, и никак не могла отпустить, чувствуя слабость во всем теле. – Какой сладкий!
– Вот фрукты, – отстраняясь, сказал добросовестный Адам, который удивился бы, если б умел. – Готовь есть, жена.
Ева оторопело уставилась на принесенную кучу, брови ее сошлись к переносице, секунду она смотрела на мужа, затем повернулась к Змею, уткнув руки в бока.
– Закрой глаза, не смотри! – с вызовом сказала ему. – И что мне делать теперь?
– О-о-о-о, с-с-сладчайшая из двуногих, единственная, неповторимая моя, столь роскошно-мягкая моя! – проюлил Змей, обвивая ствол дерева, лестью своей вызывая на евиных щеках краску первого стыда. – Красоты твои столь привлекательны, что введенный в… искушение, муж твой не сможет перед ними устоять: как обещал, я сделал тебя сильнее.
Ева нахмурилась, соображая, додумалась, проверила чувства, захлопала глазами.
– Эй, слышь, жена? – Адам потеребил ее большим пальцем ноги, уже развалившись на траве. – Готовь есть давай, и пошли переспим эту жару, а то я больше не могу.
– Переспим, как это мудро, муж мой! – восторженно отозвалась она, падая рядом с ним, и с потаенной радостью, пока еще несмело хватая заветный плод непознанного, с которого уже минуту не мог сойти ее пытливый взгляд.
Плод сей был привлекателен настолько, что хотелось немедленно его изучить: тем самым женским чутьем Ева чувствовала – вот он, корень всего! Адам, судя по взгляду, отнесся к ее желанию без понимания, все норовя повернуться набок, а то и вовсе лечь на живот. Она что-то щебетала, как-то двигалась, пытаясь примериться к загадочной штуке, понять, как ее использовать, пытаясь расщекотать и расшевелить ее. Змей, судя по ухмылкам-извиваниям и малопонятным едким комментариям, работу в этом направлении поддерживал. Ева распалялась все более, чувствуя уже и зов далекого блаженства, и неутолимый зуд, но все еще не зная толком, что предпринять.
Адам встал, непонимающе глядя на ее манипуляции, повлек ее за собой, и, замер на месте, с тенью интереса разглядывая спину нагнувшейся жены. Та пробовала разные способы, так что было то слегка неудобно, то щекотно, то почти больно. Отыскав с помощью жеманничающего Змея пару возможных ходов, Ева стала принимать странные позы, завтавив мужа сначала наклониться, потом сесть, затем и вовсе лечь. Поминутно раздавались слегка приглушенные возгласы типа:
– О-о-о, это гораздо лучше, чем банан!..
или
– Но банан, пожалуй, вкуснее…
Было то прохладно, то горячо, то сухо, то влажно, то тихо, то со звуком. Кажется, с Евой было что-то не так, но Адаму все не давала сосредоточиться дикая жара. Ни о чем не хотелось думать, так что он позволил жене делать все, что ей хочется.
Наконец скучающему Адаму все это надоело, и он, не проронив ни слова, встал и пошел к водопаду, не обращая внимания на семенящую боком Еву, которая и не думала отпускать. Рука, конечно, мешалась, но Адам справедливо полагал, что таково предназначение жены, и был снисходителен.
– Милый! – озабоченно произнесла раскрасневшаяся Ева, глотая сбивчивое дыхание. – Быть может, нам стоит остановиться и полежать?
Змей, стелящийся по ветвям, подмигивал ей из-за кустов, стремясь показать, что женщина продвигается вперед в верном направлении.
– Надоело уже. Хочу купаться, – ответил Адам немного сонно, не замедляя шаг, – хочешь, пошли со мной.
– Ты понимаешь, дорогой, – спотыкаясь, говорила она, облизывая пересохшие губы и прыгая взглядом то вниз, то вверх, – купаться мне не хочется, мне бы хотелось…
– Тогда поспи.
– Как ты не понимаешь, милый, – глаза Евы сузились, – нам лучше с тобой полежать.
– Женщина, – нравоучительно заметил Адам, останавливаясь и поднимая палец вверх, – отстань от мужа своего. Хозяин твой хочет купаться, потому как жара, я грязный, и точка. – Водопад, кстати, уже показался в пределах видимости, и даже до склона холма, по которому они спускались вниз, донесся свежий ветерок.
– Пойду искупнусь, – сообщил Адам, вырываясь наконец из ослабевших евиных рук, и с разбегу плюхнулся вниз.
– О-о-о-о, страданье! – возопила Ева, обращаясь к небесам, затем обернулась, сверкая глазами, к притихшему Змею, ядовито блестящему шкурой. – На кой дьявол ты заставил меня сожрать эту гадость, если после нее одни неприятности?
– Ну, э-э-э-э…
– Да, понимаю, теперь я стала умной, гораздо более умной, мне даже ясно кое-что, но… Что мне делать с этим дуралеем? Он же не понимает ничего!
– Ну-у-у-у…
– Если не скажешь, проклятый, – пообещала Ева очень тихо, – я просто откромсаю у него эту штуку, и…
– Ладно-ладно, – тут же подал голос шипящий, хотя в глазах его мелькнули, пожалуй, искорки жадного научного интереса. – Я скажу, в чем дело, двуногая. Дело в том, что он не видит и не знает, что знаешь ты. Поделись с ним плодом Познания, и все будет в порядке.
– Адам! – восликнула Ева, как только он закончил купание. – У меня есть для тебя сюрприз.
Горло ее надулось, изо рта на ладонь выкатился алеющий сочный шар.
– Чего это? – безмятежно спросил Адам. – Яблоко?
– Не просто яблоко, милый, а плод Познания Добра и Зла
Адлам постоял, подумал, взвесил яблоко на ладони и выкинул его в кусты.
– Не буду я ничего есть, – уверенно ответил он.
– Боишься Папочки, стараешься прослыть послушным сыном, бездеятельностью надеешься получить вечные благость и покой! – затараторил Змей, извиваясь в отчаянии, бросая на искушаемого весь свой талант, все подходы, все мастерство. – Так вот, конфуцианство – не путь к разрешению извечных вопросов; ты не получишь ни рыбы, ни мяса, все это жульнический обман! Слушай себя, не дай себе засохнуть, нарушь запрет, поступи, как мужчина, выпусти свою ярость, яви внутреннюю сущность, сломай клетку, открой третий глаз-с-с-с-с-с!..
– Эй, – осторожно прервал его зевающий Адам, – я наелся уже. Не хочу яблока. Спать хочу. Ползи отсюдова.
Ситуация выходила из-под контроля. Обозленная Ева рыдала под приозерными кронами уже часа полтора. Змей исползал всю спину, пытаясь придумать выход. Наконец он подполз к отдыхающему Адаму, который валялся среди разбросанных фруктовых шкурок, и, свившись кольцами у него на груди, навис над глазами, вкрадчиво заметил:
– А ты не знаешь, что велел передать тебе Папочка.
– Чего? – спросил Адам, открыв один глаз.
Врать напрямую Змею было нельзя, поэтому он лишь усмехнулся и многозначительно сказал:
– Только откушав плод познания Добра и Зла поймешь ты, что Папочка велел тебе передать.
– А-а, – ответил Адам, переворачиваясь набок и ненароком сбрасывая Змея с себя, – ну как все дела закончу, найду яблоко и съем.
Дел у Адама оставалось уже немного, лет на пятьдесят. Если не считать изучения минералогии, которое они с Евой отложили неизвестно на когда. В принципе, можно было и подождать. Но Змею опротивело все вокруг, и он не намеревался пробыть в Саду ни одного лишнего дня.
– Глупое насекомое! Ты даже не знаешь, насколько могуч и красив, что может твое тело, твой разум и твоя душа, пока не съешь яблоко! Ты станешь повелителем мира, сможешь не только называть животных, растения и камни, но и делать с ними, что хочешь! Больше того, ты поймешь все загадки мира, и научишься обращаться со своей женой!
Мгновение Адам прищурившись смотрел на него, пытаясь все это понять.
– Да мне и так нормально, – убежденно ответил он, поворачиваясь к аспиду спиной.
– Так я вот вопьюсь тебе в горло и убью тебя! – заорал в неистовстве Змей, перепрыгивая через мужчину и яростно шипя. – Тебя не будет больше, ты не увидишь и не почувствуешь ничего!!! Мрак сомкнется над тобой, щупальца смерти утянут тебя в бездну без выхода, без возврата! Харон не примет твоей платы, потому что монеток у тебя нет, вы их еще не придумали, и валькирии не будут считать тебя за мужика, потому что ты не мужик! Никто ничего тебе не скажет, потому что сам ты будешь внигде, а потом…
– Да ну тебя, – почти удивился почти раздосадованный Адам. – Я вот возьму тебя за шкирку да шею сверну, чтоб не кусал. У меня руки длиннее, – и потянулся ухватить искусителя за язык.
– У-у-у-у-у-у-у!!! – завыл хладнокровный, от ярости меняя устройство гортани и трахей. – Да как же ты не можешь понять, убить меня ты тоже не сможешь, потому что не знаешь такого греха! Пока не съешь яблока, не будет ни рождения, ни смерти, ни крови, ни врагов, которым можно кроить черепа, ломать руки и ноги, истязать и пытать, с которыми можно драться и побеждать! Не хрустнет череп, не полетят мозги, не крикнешь “А-а-а-а-а!!!”, не схватишь женщину за волосы и не потащишь в кусты!.. Не подпалишь чужой дом! Не устроишь геноцид! Не напишешь истории!.. Э-э-э-х!..
– Что это значит-то все? – удивился Адам, привставая на локте и глядя на Змея с пробуждением легкого интереса. – Вроде как имена давать?
– Не сможешь жить по-человечески, не будет жизни вообще, – потеряно и устало вымолвил ползучий гад, переживающий за гибнущее человечество. – Не получится страдать и радоваться, творить и разрушать. Будет, как было в самом начале. До Евы.
– А-а-а-а! – медленно сказал Адам, в глазах которого разгоралось понимание. – Вот как! – он встал, отряхнулся, сбегал в кусты, отыскал яблоко, отер с него пыль и, не раздумывая, закинул в рот.
Змей с усталым подобострастием взирал на застывшее человеческое лицо, пробужденное к жизни, страданиям и обретению смысла, затем тихонько уполз в кусты, уже не интересуясь новым выражением адамова лица, и не слыша возгласа: “Дорогая! А где ты?!”, с которым тот направился в сторону склоненных у озерного берега крон.
Солнце палило уже не так ярко. Змей развалился, ненасытно греясь уходящим теплом, прощаясь с вечным летом в очередной раз. Новый кролик топорщил живот изнутри. Еще несколько тысяч лет нужно было ждать зарождения нового мира, когда новые Ева и Адам предстанут перед ним – девственно-чистые, безрадостные и тупые. Снова придется выполнять контроль качества.
Уставший и безрадостный, донельзя состарившийся на такой работе, Змей искренне надеялся, что когда-нибудь найдутся такие двое, которые не станут слушать и выставят его вон. Тогда, наверное, Папа будет удовлетворен, можно будет уйти на пенсию, а в сердце воцарится блаженный покой. Но сколько миров придется прожить до этого?
Кролик ворочался в животе, устраиваясь поудобнее. Змей горестно икнул. Почему-то ему было грустно.
Как всегда бывает грустно, когда утрачиваешь что-то. Когда вянут цветы, облетают деревья, становится холоднее.
Когда наступает осень.
15.09.2001 г.
